Собрание сочинений. Т.18. Рим

Все промелькнуло, как видение; Лев XIII уже садился в закрытый экипаж, И здесь, в этом большом саду, пышащем зноем, источающем ароматы, Пьер вновь ощутил то же странное волнение, что в Галерее канделябров, когда представил себе, как папа шествует среди Аполлонов и Венер, сияющих торжествующей наготой. Но там было всего лишь языческое искусство, прославлявшее бессмертную жизнь, великолепие и всемогущество сил природы. Здесь же папа окунался в стихию самой природы, прекраснейшей, сладострастной и пылкой. Папа! Седовласый старец, не расстающийся со своим страждущим богом, богом смирения и самоотречения, и тогда, когда томительными вечерами после знойного летнего дня он прогуливается по аллеям этих садов любви, среди ласкающих ароматов пиний, эвкалиптов, спелых апельсинов, горького самшита! Сам Пан овевает его властным дыханием своей мужественности. Как прекрасно жить здесь, ощущая всю роскошь этого неба и этой земли, любоваться женской красотой, наслаждаться земным плодородием! Словно бесспорная истина внезапно осенила Пьера: только насквозь мирская религия, религия завоевания и политического господства, могла расцвести в этой стране света и радости, а не полная мистики религия души, страдальческая религия Севера.

Однако Нарцисс уже повел молодого священника дальше, продолжая рассказывать разные разности, — о том, как иной раз Лев XIII запросто останавливается поболтать с садовниками, расспрашивая, не болеют ли деревья, как идет продажа апельсинов; Абер упомянул также о былой привязанности папы к двум газелям, полученным в дар из Африки, прелестным и грациозным животным, которых он любил ласкать и кончину которых горько оплакивал. Впрочем, Пьер больше не слушал; когда же они очутились на площади св. Петра, он обернулся и еще раз взглянул на Ватикан.

Взгляд его упал на бронзовую дверь, и ему вспомнилось, как еще утром он задавался вопросом, что таится там, за этими грузными створами с квадратными шляпками толстых гвоздей. Он пока не решался ответить на этот вопрос, не решался судить по первому впечатлению: обретут ли здесь новые поколения, жаждущие братства и справедливости, религию грядущей демократии. Но как живо было это первое впечатление, грозившее крушением его мечты! Бронзовая дверь! Да, непроницаемая и неприступная, она за своими древними створами укрывала Ватикан, отгораживала его от вселенной столь надежно, что за три столетия в него не смогли просочиться никакие новые веяния. Пьеру довелось только что увидеть, как во всей своей незыблемости воскресали за этой дверью канувшие в прошлое века, вплоть до шестнадцатого. Время словно остановилось здесь навсегда. Ничто тут не менялось, даже одежда швейцарской гвардии, нобилей, прелатов; да и люди здесь оставались такими же, как триста лет назад: тот же этикет, то же платье, те же идеи. Вот уже четверть века, как папы в знак протеста высокомерно по доброй воле замкнулись у себя во дворце; но пребывание в плену у прошлого, у традиции длилось много дольше: оно длилось столетия и угрожало иной, серьезной опасностью. Подобно папам, и самый католицизм оказался замкнутым в стенах этого дворца; цепляющийся за догмы, омертвелый, он устоял и выжил лишь благодаря мощи своей обширной иерархической организации. Не потому ли при всей своей кажущейся гибкости католицизм под страхом собственной гибели не мог пойти ни на какие уступки? И что за страшный мир он собою являет: сколько гордыни, честолюбия, ненависти и междоусобиц! И какое странное затворничество, какие разные миры встречаются за этими железными засовами! Христос разделяет общество Юпитера Капитолийского, языческая роскошь братается с апостольским аскетизмом, пышность Возрождения окружает евангельского пастыря, облеченного властью во имя бедных и смиренных духом. На площади св. Петра заходило солнце, от прозрачного неба веяло сладостной негой римского заката; к концу этого прекрасного дня, проведенного в величайшем дворце мира, в обществе Микеланджело, Рафаэля, богов античности и папы римского, молодой священник был в полной растерянности.

— Ну что ж, простите меня, дорогой аббат, — заключил Нарцисс. — Должен вам теперь признаться, я подозреваю, что мой храбрый кузен боится скомпрометировать себя и не желает впутываться в ваше дело… Я еще повидаю его, но не стоит слишком на него рассчитывать.