Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

— Идите, идите, я же вам обещал показать последний портрет Рэн… Вот, полюбуйтесь!

И он подвел Матье к некоему подобию иконостаса, благоговейно воздвигнутого на столике против окна. Вокруг двух фотографий, находившихся в центре, симметрично стояли самые удачные снимки: последний портрет Рэн и рядом портрет ее матери в том же возрасте, что и дочь, — точно сестры-близнецы, обе красивые, обе улыбающиеся.

На глазах Моранжа выступили слезы, и он в восторженном умилении залопотал:

— Ну? Что скажете? Разве Валери, которую я так любил и так оплакивал, разве не возвращена она мне в лице маленькой Рэн? Уверяю вас, это та же самая женщина. Вы сами видите, я вовсе не брежу, она действительно воскресла в другой — те же глаза, тот же рот, те же волосы. Как она хороша! Я простаиваю здесь часами, дорогой Фроман, ведь она — мое божество!

Матье, растроганный до слез этой беспредельной отцовской любовью, вдруг почувствовал, как все в нем застыло при виде фотографий этих двух женщин, столь похожих одна на другую, мертвой матери и живой дочери, которая находилась теперь неведомо где и опасения за судьбу которой преследовали его уже третий день. Но тут служанка доложила, что омар и майонез поданы, и Моранж, весело проводив гостя в столовую, велел растворить настежь окно, чтобы можно было наслаждаться прекрасным видом, открывавшимся с балкона. Стол был накрыт на двоих, однако у того места, где обычно сидела Рэн, стоял большой букет белых роз.

— Садитесь по правую руку от нее, — сказал Моранж, улыбаясь своей доброй улыбкой. — Ведь нас трое.

Он шутил в продолжение всего обеда. После омара были поданы котлеты, затем артишоки. Моранж, обычно неразговорчивый, был неестественно возбужден, много говорил, как бы желая доказать гостю, что наперекор всему судьба в конце концов вознаградит разумного, осторожного и скромного хозяина этого дома. Моранж по-прежнему придерживался взглядов своей покойной жены, он считал, что был совершенно прав, не захотев обременять себя детьми, и теперь безмерно счастлив, заботясь только о своей маленькой Рэн. Если бы человеку дано было начать жизнь сызнова, ему не надо было бы никого, кроме Рэн. Если бы не та страшная потеря, надолго повергшая его в отчаяние, он поступил бы в «Креди насьональ» и, возможно, ворочал бы теперь миллионами. Но все равно он ничего не потерял, — ведь у него есть Рэн. И Моранж делился с Матье своими мечтами, рассказывал о приданом, которое скопил для нее, о достойном муже, которого хотел бы для нее найти, говорил о высоком положении в свете, — он его завоюет и в конце концов попадет в избранное общество благодаря Рэн, если только она не предпочтет навсегда остаться с ним, что было бы для них обоих блаженством. Наконец, он признался Матье в своем сокровенном замысле, который вынашивал втайне ото всех. Он повиновался Рэн во всем и понимал, что она столь же честолюбива, как и ее мать, так же жаждет развлечений, празднеств, роскошной жизни. Вот ему и пришла мысль сыграть на бирже, искусно провести несколько операций, а затем удалиться от дел, предварительно обзаведясь коляской и загородным домом. Ведь не боги горшки обжигают, и он, Моранж, ждет лишь удобного случая.

— Что ни говорите, мой дорогой, а у единственного ребенка все преимущества: лишь одно существо владеет твоим сердцем, и руки у тебя свободны, чтобы сколотить ему состояние.

Когда служанка принесла кофе, Моранж вдруг весело воскликнул:

— Я совсем позабыл сказать вам, что Рэн мне уже написала. И такое нежное письмо, она так довольна, сообщает столько занятных подробностей, — в первый же день по приезде она совершила большую прогулку. Я получил письмо сегодня утром.

Пока Моранж рылся в кармане, Матье вновь почувствовал ледяной трепет, неизвестно почему охвативший его. С позавчерашнего дня он старался себя успокоить, истолковать в лучшую сторону неожиданную встречу в проезде Тиволи. Веселый завтрак у милейшего Моранжа постепенно рассеял мучивший его кошмар, унес все смутные опасения. Но внезапно эта ложь, письмо, написанное явно здесь, в Париже, вновь переполнила Матье жалостью и сочувствием к любящему и счастливому отцу, хотя, возможно, где-то поблизости решалась судьба его дочери.

— Дорогая малютка, — продолжал Моранж, пробегая строки письма, — с ней так ласково обошлись, поместили в прелестной красной комнате с большой кроватью, она в ней просто затерялась. Простыни с вышивкой, как вам это нравится! И флаконы от духов на туалете, и повсюду ковры. О! Это очень богатые люди, самая высшая аристократия, по словам баронессы!.. Слушайте дальше. Баронесса тотчас же повела дорогую мою девочку в парк, и они гуляли два часа среди чудесных цветов. Там есть аллеи с вековыми деревьями, высокими, как церковные шпили, есть большие пруды, где плавают лебеди, и оранжереи, где растут редкие благоухающие растения… Знаете ли, я вовсе не тщеславен, но все же приятно, что твою дочь принимают в таком замке. И пусть она, моя крошка, развлекается, пусть будет счастлива!