У меня было одно-единственное желание, последнее желание: мне хотелось разыскать тела утонувших и похоронить моих близких всех вместе, под одной плитой на нашем кладбище, чтобы я мог приходить к ним на могилку. Рассказывали, что около Тулузы выловили много трупов, принесенных течением. Я решил попытаться и поехал туда.
Какой жуткий разгром! Обрушилось около двух тысяч домов; утонуло семьсот человек; снесло все мосты; опустело целое предместье, затопленное жидкой грязью; страшные драмы, двадцать тысяч погибающих от голода, полуголодных бедняков. Трупы распространяли зловоние, население в городе трепетало: боялись, что людей начнет косить тиф. И везде была скорбь, по улицам двигались похоронные процессии, милостыня благотворителей бессильна была исцелить раны. Но я шел среди развалин, ничего не видя. У меня были свои развалины, у меня были свои умершие, их гибель подавляла меня.
Мне сказали, что и правда выловлено много трупов. Они уже похоронены длинными рядами в одном углу кладбища. Позаботились о том, чтобы сфотографировать неопознанных. И вот среди этих страшных портретов я нашел Гаспара и Веронику. Обрученные не разлучились и в смерти, они обнялись, прильнув друг к другу в прощальном поцелуе, обнялись так крепко, что пришлось бы отрубить им руки, чтобы их разъединить. Так их и сфотографировали вместе, и вместе они покоились в могиле.
У меня сохранилось только это ужасное изображение — два юных красивых существа, обезображенные, раздувшиеся в воде, но на их бледных застывших лицах навеки запечатлелся героизм нежной любви. Я смотрю на них и плачу.
ОСАДА МЕЛЬНИЦЫ
В этот прекрасный летний вечер на мельнице дядюшки Мерлье готовилось большое торжество. Три стола, вынесенные во двор и составленные в длину, ждали гостей. Все в тех краях знали, что сегодня должно было состояться обручение Франсуазы, дочери Мерлье, с Домиником; парень этот слыл бездельником, но при взгляде на него у всех женщин на три лье вокруг загорались глаза — так он был хорош собой.
Мельница дядюшки Мерлье поистине радовала глаз. Она стояла как раз посредине Рокреза, в том месте, где большая дорога делает поворот. Вся деревня состоит из одной лишь улицы — двух рядов домишек, что идут по обе стороны дороги, но здесь, у поворота, широко раскинулись луга, а высокие деревья, растущие на берегу Морели, осеняют долину великолепной густой тенью. Во всей Лотарингии не найти более живописного местечка. Справа и слева вздымаются густые вековые леса, заливая пологие склоны целым морем зелени, а к югу расстилается сказочно плодородная долина, и пашни, разделенные живыми изгородями, уходят в бесконечную даль. Но главная прелесть Рокреза — в прохладе, царящей в этом зеленом уголке даже в самые знойные июльские и августовские дни. Морель берет начало в лесах Ганьи и словно напоена свежестью листвы, под которой она протекает на протяжении стольких лье; она несет с собой шепот, шорохи, холодную, задумчивую тень дубравы. И это не единственный источник прохлады. Тысячи ручейков поют свои песни у подножия деревьев; на каждом шагу выступают ключи; пробираясь по узким тропинкам, вы чувствуете, как подземные озера просачиваются сквозь мхи, пользуясь самой крошечной щелью — у подножия дерева, в расщелине камня, — чтобы разлиться прозрачными родниками. Рокочущие голоса всех этих многочисленных водяных струек так звонки, что они заглушают громкое пение снегирей. Вы попали в какой-то зачарованный парк, где фонтаны бьют со всех сторон.
Нижние луга насквозь пропитаны влагой. Гигантские каштаны отбрасывают черные тени. Длинная шуршащая завеса тополей окаймляет лужайки. Две аллеи огромных платанов пересекают поле и идут к старинному замку Ганьи, от которого остались ныне одни развалины. На этой обильно орошаемой земле трава достигает чудовищной высоты. Настоящий цветник, раскинутый меж двух лесистых холмов, по цветник естественный, где газонами служат луга, а деревья-колоссы похожи на огромные клумбы. В полдень тени под отвесными лучами солнца начинают синеть, трава дремлет, охваченная зноем, прохладный ветерок пробегает по листве, и она трепещет, словно от озноба.