В эту минуту Франсуаза вскрикнула. Пуля, отскочив рикошетом, слегка задела ей лоб. Показалось несколько капель крови. Доминик посмотрел на нее, потом, подойдя к окну, он выпустил свою первую пулю и с этого момента уже не прекращал стрельбы. Он заряжал, стрелял, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, и только время от времени кидал беглый взгляд на Франсуазу. Впрочем, он не торопился и целился хорошенько. Как и предвидел капитан, пруссаки, пробираясь вдоль тополей, видимо, решили перейти через Морель. Однако едва кто-нибудь из них отваживался выйти из-за дерева, он тотчас же падал, пораженный в голову пулей Доминика. Капитан, следивший за молодым человеком, был в восторге. Он похвалил его и сказал, что был бы счастлив иметь побольше таких искусных стрелков. Доминик не слушал его. Одна пуля задела ему плечо, другая контузила в руку, а он все стрелял.
Еще двое были убиты. Изрешеченные матрацы уже не закрывали окон. Казалось, еще один залп — и мельница рухнет. Положение было безнадежно. И все же капитан твердил:
— Держитесь… Еще полчаса, только полчаса.
Теперь он считал минуты. Он обещал своему начальству задержать неприятеля до вечера и не согласился бы отойти ни на шаг до того срока, какой сам назначил для отступления. Он был все так же приветлив и улыбался Франсуазе, чтобы ее подбодрить. Подняв ружье одного из убитых солдат, он начал стрелять сам.
В комнате оставалось только четыре солдата. Множество пруссаков появилось на противоположном берегу Морели, и ясно было, что они вот-вот переправятся через реку. Прошло еще несколько минут. Капитан упорно не желал отдать приказ об отступлении, как вдруг в зал вбежал сержант:
— Они на дороге, они хотят захватить нас с тыла.
Пруссаки, видимо, нашли мост. Капитан посмотрел на часы.
— Еще пять минут, — сказал он. — Чтобы прийти сюда, им понадобится не меньше пяти минут.
Затем ровно в шесть часов он наконец согласился вывести своих людей через калитку, выходившую в переулок. Оттуда они бросились в канаву и добрались потом до Совальского леса. Перед уходом капитан вежливо простился с дядюшкой Мерлье и извинился перед ним. Он даже добавил.
— Отвлеките их чем-нибудь… Мы вернемся.
Теперь только Доминик оставался в зале. Он все еще стрелял, ничего не слыша, ничего не понимая. Он сознавал одно — надо защищать Франсуазу. Он даже не заметил, как ушли солдаты. Прицеливаясь, он каждым выстрелом убивал по пруссаку. Внезапно раздался сильный шум. Пруссаки, войдя с тыла, заполнили весь двор. Он выстрелил в последний раз, и когда они навалились на него, ружье еще дымилось в его руках.
Четверо солдат держали его. Остальные орали вокруг на каком-то ужасном языке. Они чуть было не прикончили его на месте. Франсуаза бросилась вперед, умоляя о пощаде. Тут вошел офицер и приказал подвести пленного. Потом, обменявшись с солдатами несколькими фразами по-немецки, он обернулся к Доминику и резко сказал ему на отличном французском языке:
— Через два часа вы будете расстреляны.
Приказ германского генерального штаба гласил: всякий француз, не входящий в состав регулярной армии и захваченный с оружием в руках, должен быть расстрелян. Даже роты добровольцев не признавались за солдат. Опасаясь сопротивления крестьян, защищающих свой очаг, немцы с помощью этих устрашающих мер хотели предотвратить массовые восстания.
Офицер, высокий сухощавый мужчина лет пятидесяти, подверг Доминика краткому допросу. Он говорил по-французски правильно, но в нем ощущалась чисто прусская жестокость.
— Вы местный житель?
— Нет, я бельгиец.
— Зачем же вы взялись за оружие?.. То, что здесь происходит, вас не касается.
Доминик не ответил. В эту минуту офицер заметил Франсуазу, которая стояла тут же и слушала их, — она была очень бледна, легкая ссадина красной полосой выделялась на ее белом лбу. Он поочередно посмотрел — сперва на нее, потом на него, — видимо, понял, в чем дело, и добавил только:
— Вы не отрицаете, что стреляли?
— Я стрелял, сколько мог, — спокойно ответил Доминик.
Это признание было излишне: он был черен от пороха, весь в поту, запачкан кровью, просочившейся из раны на плече.
— Отлично, — сказал офицер. — Через два часа вы будете расстреляны.
Франсуаза не вскрикнула. Она стиснула руки и подняла их в немом отчаянии. Офицер заметил этот жест. Двое солдат увели Доминика в соседнюю комнату, где им приказано было стеречь его, не спуская глаз. Молодая девушка упала на стул — у нее подкосились ноги; она не могла плакать, она задыхалась. Тем временем офицер продолжал следить за нею и наконец спросил:
— Этот парень — ваш брат?
Она отрицательно покачала головой. Лицо его оставалось суровым, без тени улыбки.
— Давно он живет в этих краях? — спросил он еще, помолчав.
Так же, кивком, она ответила: «Да».
— В таком случае он, очевидно, хорошо знает соседние леса?
На этот раз она прервала молчание.
— Да, сударь, — сказала она, глядя на него с легким удивлением.