Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки

Только недели через полторы она впервые по-настоящему пришла в себя, спросила, какой нынче день, и неожиданно потребовала зеркало. Софья Шефер побежала между рядами коек, взяла у больной зеркальце получше и, не успев перевести дыхание, вернулась обратно.

Наташа молча всмотрелась в свое отражение, потом слабо махнула рукой и отвернулась.

— Что, дорогая? — Софья продолжала держать перед ней зеркальце, еще не веря происходящему.

— Страшная стала.

— Неправда! Ты у нас красавица, только завалялась немножко. Теперь дело пойдет на поправку. На операции ты держалась замечательно, — прилгнула Софья, чтобы поднять настроение больной.

— Разве меня опять оперировали?

— Да. Ты не помнишь?

— Ничего не помню. Получилось?

— Очень хорошо получилось! Была большущая опухоль. Удалили ее полностью. Так чистенько сделали! — Софья вспомнила, какое угнетение последовало за первой неудачной операцией, и добавила весело: — Теперь скоро домой поедешь.

— В самом деле?

— Конечно.

— А письма есть? Дочки здоровы? — спрашивала Наташа глуховатым голосом.

Ни она, ни Софья Шефер не заметили, как в палату вошел Аржанов и остановился в сторонке. Палатная нянюшка, обрадованная возвращением Наташи к жизни, задохнувшись от слишком скорого пробега по коридору, выглядывала из-за его локтя.

— Иван Иванович! — сказала Наташа, увидев и сразу узнав его. — Спасибо… Спасибо… — И заплакала, прижимая к лицу ладони, просвечивающие от худобы.

— Не надо плакать. — Он взял ее за руку. — Сейчас вам нельзя волноваться!

— Не буду, — испуганно и послушно ответила Наташа. — Только… неужели я скоро увижу своих девочек?

— Обязательно. Окрепнете немножко, и домой, в Сибирь…

«Это в Сибирь-то домой!» — вспомнились ему шутливые слова старого приятеля, бывшего кубанца Хижняка.

«Да, может и Сибирь стать родным домом человеку, и лютый Север, и даже безводная пустыня, если согрета там его душа. Великое дело любовь. Все она делает прекрасным! А нет ее, и ничто не веселит».

— Теперь вы быстро поправитесь, — твердо пообещал Наташе Иван Иванович.

Он был счастлив, но, стараясь не показать этого, хмурился, не от боязни преждевременного ликования, а просто хирургу самому еще не верилось в это вторичное рождение человека. Хотелось еще раз встретить его осмысленный взгляд, услышать хотя и затрудненную, но уже толковую речь.

«Считали, что нельзя оперировать, когда кровяное давление резко снижено, а оказывается, операция при таком состоянии, заранее подготовленном, проходит успешнее», — думал он.

— А что, если так же оперировать Юргезова, нашего больного с маятником? — спросила Софья Шефер, догадываясь о ходе мыслей хирурга.

«Маятник!» У фронтовика Юргезова пуля вошла в правую теменно-затылочную область и там осталась. Прошло одиннадцать лет… За это время солдат-узбек перенес немало страданий. Иван Иванович сделал ему рентгеновское исследование, и оказалось, что пуля перемещалась в мозгу при различных положениях больного: ото лба к затылку и обратно. Сначала решили, что она свободно «плавает» в боковом желудочке, потом Аржанов высказал предположение, что пуля «висит» на ножке, образовавшейся постепенно из оболочки. Операция была связана с большим риском, так как предстояло вскрыть стенку желудочка, заполненного жидкостью, циркулирующей по головному мозгу и каналу позвоночника. Даже «провисание» опухолей и осколков через стенку крайне опасно, а тут пуля болталась в самом желудочке! Невозможно представить состояние больного, прожившего с этим маятником в голове больше десяти лет!

— Теперь мы будем оперировать и его, — тихо сказал Иван Иванович.

Он опять вспомнил Варю. Ведь она объяснила неудачную операцию Наташе тем, что он отошел от нейрохирургии. А разве он «отошел»? Конечно, он активно вторгся в новую область хирургии, но разве от этого его квалификация пострадала? Нет слов — нагрузка невероятно тяжела, и он справляется с нею только благодаря богатырскому здоровью и волевой собранности, но зато познакомился с методом оживления при клинической смерти, овладел в совершенстве сшиванием кровеносных сосудов, вплотную подошел к проблеме искусственного охлаждения во время операции. Зачем больному переживать всю муку пробуждения после наркоза, если ее можно смягчить?

Разве Бурденко не интересовали бы теперь все эти проблемы, если они, находясь еще в зачаточном состоянии, уже волновали его? Недаром он в свое время пригрел у себя в институте Белова с его лабораторией! После смерти Бурденко Белову очень трудно приходилось: его осмеивали, и шельмовали, и даже увольняли из научных учреждений. Помогли ему, как и Зябликову, только в Центральном Комитете партии.

— Вы сами-то о Сибири не скучаете? — спросила Ивана Ивановича Софья Шефер, выходя вместе с ним в коридор.