Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

— Что? Почему в такую рань? Еще нет двенадцати.

— Сегодня отца нет. Он вчера уехал в Одессу, а мама нездорова. Нужно раньше вернуться.

Глеб слушал, колеблясь. Проводить? Но нельзя же так навязываться. Провожал позавчера, вчера… теперь опять. Но проводить хотелось. Неожиданно выручила Катя.

— Раз так — не имею права удерживать… Глеб, вы проводите Мирру и возвращайтесь. Мы еще потанцуем.

— Есть! — Глеб набросил на плечи Мирры легкий шелковый плащ.

На улицах было уже пусто. Провинция рано заваливалась на пуховики. Лунная синева преображала знакомые дома, деревья. В нижнем конце улицы, зеленовато мерцая, дымясь, сияла река. Акации струились сумасшедшим запахом, еще сильнее, чем в полдень. Переходя мостовую, Мирра оступилась, и Глеб подхватил ее. Локоть был тоненький, теплый и рождал покровительственную нежность к хрупкости спутницы.

— Вы долго пробудете у нас? — спросила Мирра.

— Всего два месяца. — Глеб ощутил внезапно, вопреки третьегодняшней радости, что срок отпуска далеко не так продолжителен, как ему казалось.

— А потом?

— Потом на месяц в Петербург за производством, а там в Севастополь.

Мирра помолчала.

— Я тоже в Петербург. — Она тихо засмеялась. — Как долго я ждала этого. С третьего класса я мечтаю о Петербурге, как Золушка о принце. Я никогда не видала его, но мне кажется, он необычайно прекрасен, строен, сказочен…

— Изумительный город! — подтвердил Глеб. — Мне жалко его покидать, но плавать в Балтике желтая тоска. Постоянный холод, всего пять месяцев кампании, а семь сиди, как пойманная крыса, на корабле, примерзшем к стенке, зашитом досками.

Они подходили к повороту улицы… Странное мягкое шарканье и глухое позвякиванье донеслось до них из-за углового дома. Мирра остановилась.

— Что это?

— Не понимаю… Сейчас посмотрим.

Они миновали дом. Навстречу, посреди мостовой, в душном тумане двигались облитые луной серо-голубые призраки. Они ритмически взмахивали руками, и при каждом шаге их слышался тупой звон.

— Глеб Николаевич? Что же это?

Голос девушки стал острым. Глеб наконец сообразил:

— Не волнуйтесь, Мирра Григорьевна. Арестанты метут улицу.

Серо-голубые тени, позванивая кандалами и размахивая метлами, медленно проходили мимо, тихие, странные. Высокий арестант поравнялся с Глебом. Луна осветила высокий лоб, выпуклости скул, небритый подбородок. Голова была прикрыта бесформенным суконным колпачком. Жалкая виноватая усмешка свела рот арестанта, и он ускорил шаг. Согнутая спина его с темнеющим ромбом туза удалялась в пыльном облаке.

— Мне жутко, Глеб Николаевич!

Локоть девушки, прижатый Глебом, дрожал.

— Успокойтесь, Мирра Григорьевна. Бояться нечего — несчастные люди, — сказал Глеб и подумал: «Тоже администрация в тюрьме! Не могут, скоты, позже высылать на уборку. Отличное воспитывающее зрелище для жителей».

До знакомого розового особняка дошли молча.

— Вот и дома, — заметил Глеб с нескрываемым сожалением.

— Маленький город, — ответила девушка, болезненно и жалко улыбаясь. Сняла шляпку и присела на выступ крыльца. — Зачем это?.. Как отвратительно!.. Несчастные люди. До сих пор я так любила прогулки в лунные ночи. Любила эту сказочную дымную голубизну, которая все показывает в таком волшебно преображенном виде… И вот это… Теперь мне будет страшно выходить. И луна стала мутная… Даже она не может спокойно видеть такие вещи.

Она закрыла лицо руками. Сквозь пальцы глуховато сказала:

— Вы обещали, Глеб Николаевич, прочесть для меня стихи, когда я попрошу. Если можете — прочтите. Мне станет легче… Вы знаете Блока?

— Да, Мирра Григорьевна. Но что прочесть?

— Что хотите.

Глеб задумался. Несколько минут стоял, подняв голову, припоминая, весь обрызганный фосфористой лунной пеной, стынущей на кителе.

— Хорошо… Это:

Дух пряный марта был в лунном круге,Под талым снегом хрустел песок…

Мирра сидела поникнув. Гладкая прическа ее, туго облегавшая голову, блестела, как шлем из неведомого струистого металла.

И вдруг — ты, дальняя, чужая,Сказала с молнией в глазах:

То душа, на последний путь вступая,Безумно плачет о прошлых снах.

Угарный дурман стихов волновал. Сухими губами Глеб нервно хлебнул воздух. Девушка подняла голову. Голубые блики влажно блеснули в зрачках, и Глебу показалось: слезы. Он шагнул к ней.

— Мирра Григорьевна!

Но Мирра уже вскочила. Вскинула руки, словно защищаясь.

— Пора… Спасибо… Знаете, вы странно угадали, что мне хотелось услышать.

Щелкнул ключ. Черный прямоугольник двери спрятал девушку, и равнодушная филенка стала на место. Глеб остался один на голубой, отравленной сладким чадом акаций улице. В висках звенящим сверчком стрекотала кровь.

* * *

На двадцать восьмое июня у Лихачевых затеяли прогулку в имение. Решили отправиться утром, переночевать и вернуться на следующий день к обеду.

План — ехать пассажирским пароходом — Глеб решительно отверг.