Собрание сочинений. Том 1. Ранние стихи. С этого началось

Большой, внушительный в своём начальническом величии подполковник выступил вперед. Мы у него за спиной, что горсть воробышков под застрехой.

– Товарищи раненые и выздоравливающие, коллеги, перед вами выступят сейчас школьники Лопасненской неполной средней школы.

Первым, так договорились заранее, читал стихотворение Константина Симонова пятиклассник Виталик Перепёлкин. Росту он был поистине перепёлочного. Голос у него всё равно что колокольчик: пронзительный, звонкий, необыкновенно высокий.

Жди меня, и я вернусь.Только очень жди.

Жди, когда наводят грусть жёлтые дожди.Жди, когда метель метёт.Жди, когда жара.Жди, когда других не ждут, позабыв вчера.

У некоторых бойцов и наиболее чувствительных представителей медперсонала на глазах закипели слёзы. Виталика проводили горячими аплодисментами. Со всех сторон заставленного кроватями пространства к нему тянулись руки.

Теперь моя очередь. Страх сковал от маковки до пят. Ещё бы – это моё первое в жизни выступление перед множеством незнакомых людей, перед публикой, перед слушателями. Совсем иное дело – петь запомнившиеся песни Утёсова в кругу приятелей, школьных товарищей. Даже собьёшься – не беда: ничего не стоит поправиться, начать песню сначала. Они, мои друзья-приятели, и уговорили поехать в Серпухов. Многие начинают с подражания тем, кого признали своими кумирами. Мой кумир все военные и первые послевоенные годы – Леонид Осипович Утёсов. Я со всем вниманием, на какое был способен, когда он пел по радио, старался удержать в памяти краски утёсовского голоса. Мне по душе то, что в его исполнении на первом месте не вокальное начало, не сила голоса, а душевность интонации, характерная, только ему дававшаяся мужская проникновенность, берущее в плен обаяние тона. Утёсов пел сердцем. Это чувствовали, сознавали миллионы его поклонников.

Как я имитировал знаменитого певца, судить не мне. Весь наш концерт, и та песня, что решился петь в госпитале, в общем, вряд ли в радость, в утешение, но ведь и время – суровое, жестокое до крайности.

Начальные слова прозвучали тихо, испуганно, голос дрожал. Что же так? Сдаёшься? Ни за что! И понемногу стал выправляться, почувствовав поддержку слушателей.

О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?Гармонь твоя стонет и плачет.И ленты повисли, как траурный стяг.

Скажи нам, что всё это значит?

Пытаюсь басить, растягивать по-утёсовски гласные и вижу на лицах перебинтованных, загипсованных, искалеченных бойцов желание подсобить, подтянуть, помочь взять высокую ноту.

Концерт для «раненых и выздоравливающих» происходил в конце мая, а теперь – разгар лета, шестое июля сорок третьего года. Мы с бабушкой вернулись с полдней, и она, отстранившись от печки, на кухонном столе разливает из подойника по крынкам молоко. Уже дно почти показалось, как она спохватилась.

– Что ж это я? Забылась грешная… Юра, где битон-то? (Лопасненцы перекроили французский «бидон» на более благозвучный, как им кажется, «битон».) Тебе на молокозавод идти – там до трёх часов принимают.

Алюминиевый, лёгкий, как пух, бидон наполняется молоком. Бабушка, накрыв горловину марлей, втискивает поверх ткани крышку и с хозяйской заботливостью наставляет:

– Юра, неси битон аккуратно, не вздумай вприпрыжку бежать.

– Ба, не получится. После утрешней косьбы да прогулки с подойником в руке на полдни мне бы ноги протянуть, соснуть часок в тёмном чулане – а некогда.

Анна Игнатьевна не унимается – ей не терпится что-то важное в деликатной форме, не в лоб, внушить мне.

– Я о чём беспокоюсь? Нельзя пролить даже капли молока. Запомни: «по капельке море, по былинке стог». В битончике три литра – наша капля в общий котёл. Плохо-бедно четыреста литров за год в помощь фронту, раненым в госпиталях.

Не пускалась она прежде в такие рассуждения. Значит, война каждому предъявила свой счёт. Чем ты помог фронту? Есть над чем задуматься. В самом деле, взять нашу семью. Бабушка, к примеру. Еле жива. Кожа да кости, а соберётся с духом, идёт на полдни, доит корову и сознаёт своё участие. Помнит, что два сына на войне, каждое мгновение помнит о них. Мама трудится за пятерых, по крайней мере. Уполнаркомзаг, колхоз, где на ней учёт, финансы, и чуть где затормозилось колхозное производство, бежит туда – вникает, советом и делом помогает, сил не жалеет. Сестра моя Галя ещё в школу не ходит, а по дому – первая помощница. На ней наш птичий двор: накормить, проводить на пруд утром, приглядывать за стадом гусей и уток, вечером загнать их во двор. Это всё её работа, и немалая… А я?

Загудел, запел пастуший рожок. Послышались приглушённые толстым слоем пыли хлёсткие удары многометрового пенькового кнута. А вот и бабушкин голос за дверью чулана:

– Вставай, касатик Юра! Мальчик, вставай!