Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице

— Погиба-а-е-ем!.. Молитеся, православные-е-е!.. Погиба-а-е-ем!

Крик о скорой погибели от несметного числа лютых врагов понесся над Сергиевым посадом, как птица, что, в страхе трепеща крыльями, взмывает все выше в небо, спасаясь от дыма и пламени пожара.

Данила велел объездчикам скакать в село Молоково.

— Скачите, ребята, в село Молоково, к Ивану Суете, молвите ему, чтоб он по всем ближним селам и починкам народ сбирал!

Когда Данила пришел в монастырь, там уже всё знали. Воеводы князь Григорий Долгорукой и Алексей Голохвастов уже распоряжались на стенах.

— Ох, нечистая сила принесла их на Русь, воров проклятых! — встревоженно сказал князь Григорий. — Огненной бой и у нас есть, а битва, как ни кинь, тяжка да смертью страшна.

Заметив Данилу, как всегда замечал князь высоких и статных людей, Роща-Долгорукой начал расспрашивать его, что делается за стенами монастыря.

Данила рассказал, как послал верховых по всем ближним селам народ собирать на защиту монастыря.

— Молодец! Вот молодец! — и князь хлопнул Данилу по плечу. Лицо воеводы сразу просветлело, мутные, заплывшие глазки весело забегали. — Видал я тебя, ты тутошний служка?

— Верно, князь.

— Кто ж тебя надоумил верховых за народом разослать?

— Никто… я сам удумал… — и Данила покраснел, дивясь про себя, как действительно это пришло ему в голову.

— Сколь же много мужиков наокруг нас наберется?

— Сотни четыре, князь, да в посаде нашем сотен до восьми будет… Да беглецов, что за стены пустили, — тож сот до семи наберется.

— Вот тебе без малого две тыщи, окромя наших стрельцов! — воскликнул Долгорукой. — Да ишшо прибудет — страх-то ведь страховит, людишки без ума отовсюду побегут… Звать-то тебя как? — обратился он к служке.

— Данила Селевин.

— Ино, Данила Селевин, оставайся туто, на стене, нам таки парни надобны.

Князь Григорий еще раз оглядел Данилу с головы до пят и с торжеством обратился к воеводе Голохвастову:

— Глянь-кось, воевода, какого я заслонника добыл!

Федор Шилов с озабоченным лицом подошел к Долгорукому.

— Дозволь, воевода, слово молвить.

— Говори, пушкарь.

— Есть у меня думка: коль враги займут Клементьево поле, оно ж насупротив нас, да и пространно разлеглось оно. Даве поведал я про то Голохвастову, а он осердился на меня: не твоя, мол, пушкарь, забота…

«Смел и предерзок, одначе разумом его бог не обидел», — подумал Долгорукой и выглянул из-за высокого рогатого зубца. Обширное Клементьево поле, желтея увядшими травами, было пусто. Только по краю его, ближе к дороге, бродили овцы. В Троицын день девки завивали здесь березку, а летом водили хороводы. Было странно представить себе это поле занятым вражескими войсками… Уж больно дошлый до всего этот большеглазый пушкарь, и кто знает, насколько верна его беспокойная догадка. Но желание «подкузьмить» маленького ехидного Голохвастова пересилило, и Долгорукой согласно кивнул Федору Шилову:

— Ино так попритчиться может.

— Дозволь еще слово молвить, воевода, — продолжал Федор.

— Ну?

— Я малой человек, а не слеп и зрю: великая сила на нас наступает. Пушкари, затинщики и ины военны люди здесь на стенах тревожатся: как мы тех поганых ляхов да воров сустречь пойдем?

Долгорукой закусил губу: эко, людишки-заслонники быстрей воеводы размышлять хотят!.. Но, как ни нравен был князь Долгорукой, все-таки он был человек военный. За тридцать лет бессменной военной службы при Иване Васильевиче Грозном и ныне, уже при Шуйском, князь Григорий все же научился, когда это нужно, «брюхо подбирати» и сбрасывать с себя привычную боярскую лень. Опасность надвигалась с каждой минутой, надо было действовать.

Долгорукой немедленно созвал совет, на котором было принято предложение воеводы Голохвастова: сделать вылазку на Московскую дорогу, чтобы жители ближайших монастырских сел и слобод успели добежать до крепостных стен. По слову воеводы Долгорукого порешили: врагу ничего не оставлять, хлеб из посадских лавок до последней пылинки вывезти, а все близлежащие селения вокруг монастыря зажечь.

— Коли и вправду те окаянные на Клементьевой поле стан раскинут, пусть пожарище сустречь им задымит! — и дородный воевода Долгорукой, распалясь ненавистью, погрозил большими кулаками в сторону, откуда двигался враг.

Воевода Голохвастов, забыв, что оба они с князем Григорием еле терпят друг друга, с такой же горячностью подхватил:

— Да чтоб им, лютым татям, жарко стало, яко в аду, чтобы земля-матушка под ними загорелась!

Внизу уже собирались стрельцы, чтобы идти на вылазку.

Архимандрит в полном облачении, держа в дрожащих руках кованый золотой крест, благословлял воинов. Старик был бледен, его белая борода тряслась, как привязанная. Архимандрит Иоасаф десятки лет жил в монастырских стенах мирно и благолепно. Жизнь его напоминала высокую обетную свечу белоярого воску, которая горит неспешным, ровным пламенем. Теперь он чувствовал, как в распахнутые красные врата обители ворвался буйный ветер бед и страхов, унылый шум человеческого горя, грядущих бед и несчастий.