Собрание сочинений. Том 4

Прибежав домой и свалившись прямо в пальто на кровать, долго навзрыд плакала. Я ненавидела себя в эти минуты, считала, что потеряла, упустила самое большое и дорогое. Как поздно пришло прозрение. Я горю желанием учиться.

Прошлое давно забыто. Мне постыдна та, старая моя жизнь. Пусть простят меня те, кому я причинила плохое. Пусть это позднее признание. Но лучше поздно, чем никогда. Сейчас я работаю воспитателем, заочно учусь. Хочется видеть детей всегда счастливыми. А 13 лет — самый трудный возраст. Надо помнить: главное — не проглядеть, главное — не пропустить…

Что же толкает на преступление?

Бездеятельность. У меня дело не дошло до скамьи подсудимых, хотя вполне могло бы дойти. Важно перебороть себя, подавить в себе плохое.

Жизнь удивительна, надо только стараться не портить ее…

СТУПЕНЬКИ ИЗ ПОДВАЛА

Что ж, без сомнения, письмо Лены можно назвать розовым или голубым.

Горестная завязка, драматический конфликт, но конец счастливый.

Хэппи-энд.

Как говорится, дай бог всякому такой развязки.

Можно было бы просто порадоваться за Лену, пожелать ей удачливой судьбы, помахать вслед платочком.

Но дело в том, что хэппи-энд этой истории достаточно нетипичен при типичности всех предшествующих этапов.

Таким образом, история Лены достойна того, чтобы попытаться ее разобрать.

Этапы же Лена называет удивительно отчетливо. Первый она формулирует так: «Отец и мать дали мне в эти годы полную свободу».

Итак — свободу, а годы-то — тринадцать лет.

Помните высказывание пятнадцатилетнего мальчика о родителях — «они знали нас, когда мы были маленькими».

Не противоречит ли это высказывание судьбе Лены?

В тринадцать лет родители предоставили полную свободу поступков, ни о какой опеке речи нет, следовательно, они поняли своего ребенка?

Нет, не поняли, и никакого противоречия здесь нет.

Опека, недоверие к самостоятельности ничуть не менее опасны формальной заинтересованности, а зачастую и просто равнодушия.

И как тут не привести прекрасное высказывание Василия Александровича Сухомлинского, который записал: «Чувства нельзя заменить никакими материальными благами, никаким, даже самым разумным распорядком или режимом. Кроме хорошего коллектива, у ребенка должен быть самый дорогой человек, для которого рождение, развитие, каждый шаг духовной жизни ребенка — высшая радость».

К этому стоит добавить: родительские чувства, находящиеся в состоянии гармонии применительно к разным этапам развития ребенка — ну, к примеру, безудержность родительских ласк в отрочестве должна стать более сдержанной, тактичной, ненавязчивой, — не должны отступать в тень ни на минуту.

В пятнадцать, в семнадцать или в тридцать лет сын или дочь нуждаются в любви и понимании ничуть не меньше, чем в три года. Напротив! И в сорок лет детям нужна близость родительского сердца, родство душ, настоящая близость, которые — увы! — часто растрачиваются к той поре, превращаясь в элементарные человеческие отношения.

Но элементарных отношений между родителями и детьми мало!

В любом возрасте самые взрослые, самые зрелые дети нуждаются в некоем заповедном месте, куда обращены их сердца, их память, их чувства — с надеждой, что в том заповеднике живы и всегда будут жить непреходящие ценности детства, к которым не грех обратиться вновь и вновь, словно окунуться в живой воде. Особенно если взрослая жизнь приносит испытания, проходя сквозь которые нужна, ох как нужна, живительная сила настоящих ценностей.

Но вернемся к «свободе» тринадцатилетней девочки. Обретение это или потеря? Для нее внешне — обретение.

Но это субъективная оценка человека, не вполне и не все знающего о свободе.

В том, что это потеря, она убедится позже, но пока — не будем подталкивать события, — пока она чувствует себя хозяйкой своей судьбы.

Впрочем, сложись иначе ее школьная жизнь — учись она легко, будь она любимицей класса, — дороги в подвал могло бы и не быть.

Могло бы. Однако и это лишь один из множества вариантов. В жизни бывает всякое. Но случилось так, как случилось.

Первый этап — родители дали свободу, забыв о том, что высшая радость для них — «каждый шаг духовной жизни» Лены.

В школе она записная «чайница», пишет в сочинениях сплошную «галиматью», а математика ей просто не дается. И это второй этап.

Школа с дружной помощью родителей открыла для Лены новый путь — путь отторжения от коллектива, прозвище «тупицы», путь к «подобным» ей, где нет унизительного недоверия, нет чувства неравенства.

Поразительно, но факт. Компания подростков, которая собирается в подвале или подворотне, по крайней мере в самом начале, принимает каждого нового подростка с преувеличенным вниманием и доброжелательством. Это потом возникает система «заводил» и «прихлебателей», когда «прихлебатели» обязаны заискивать и пресмыкаться перед верховодами, но поначалу все идет иначе. Диву можно даваться — по какой такой неписаной педагогике подросток, уязвленный в школе и семье — где пользуются педагогикой писаной! — бывает так легко и просто втянут в подвальную компанию.