Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Чужого бы такого топором изрубила, а на своего рука не поднимается: не могу ребятишек от себя отпугнуть. С тем и пришла, дядя Ефим! — Она с отчаянием подергала, потеребила концы платка, торчавшие над впалой грудью. — Забрали Александра Алексеича, теперича у меня заступы нету. А тятенька родимый рад-радехонек, что атаман волю взял. Говорит: я вас, беспачпортных, в любой момент домой возверну и с тебя шкуру на лыки спущу. Вот ведь оно как! Сроду не думала, что какой-то казачий атаман поперек моей жизни станет!

— Мы сами того не думали, дочка… — В голосе Ефима опять дрогнуло что-то жалкое, а не этого она ждала.

Уж не испугался ли он, что Вирка Сивожелезова в нахлебницы к нему хочет проситься?

— Я к Мите и к Харитону пришла, чтоб пригрозили они Сивожелезову, приструнили бы его опять: стыда-то он не имеет. Ежели по молодости им вступиться нельзя, так есть же у вас, рабочих, общественная связь — защита.

— Митя теперича не ходок ни за себя, ни за других: чуть совсем не растерзали парня…

Виринея не поняла и этой отговорки. О Мите она узнала сразу, едва вошла в Нахаловку. Хотела вызвать Харитона, но встретила самого Наследова и все ему сгоряча высказала. Отчего же он вроде отталкивает ее от своих дверей? Ведь мог бы вместе с Харитоном пойти к ее отцу-извергу. Ну хоть что-нибудь посоветовал бы! Чего он стоит, будто мешком из-за угла оглушенный?

А Ефим и правда был оглушен вдруг возникшей мыслью о сходстве своей к Виркиной судьбы: обоим плохо без Александра Коростелева и его товарищей — большевиков, для обоих жизненной помехой стал атаман Дутов, победа которого так радовала и эсеров, и Виркиного отца — отпетого негодяя.

Только увидев, что девушка собралась уходить, Наследов опомнился:

— Куда же ты? Айда к председателю статочного комитета — он тебя должон знать: свой, нахаловский человек. Я с ним и к Сивожелезову схожу. Надо его тюрьмой за убийство вашей матери пугнуть. Мы в свидетели пойдем. А для ребятишек выделим сиротскую долю из рабочей взаимной помощи — все-таки легче тебе будет. Не вешай, девка, нос — найдем управу и защиту.

Деловито-участливый тон Наследова не ободрил, а еще сильнее расстроил Вирку, у нее задрожали губы, подобие румянца появилось на лице, и, словно торопясь смыть эти розовые пятнышки, хлынули слезы.

Только теперь понял Ефим, как наболела душа у девушки, еще подростка, как тяжко и страшно ей быть ответчицей за шестерых малышей.

— Чего же ты, дурочка, к нам не приходишь? Мы с Евдокией рады тебе были бы.

— Когда мне?! — с огромным усилием овладев собою, сказала Вирка. — На работе — пока в глазах не зарябит. Прибегу домой — от черноты не отмоюсь: и постряпать, и починить, и дровец раздобыть надо. И это бы ничего: Нюшка у меня — настоящая выручалка. Да вот беда, стал к ней привязываться сынок купца, такой боров откормленный. Дрожу — душа стынет. Девчонке проходу нет. Что тут делать, дядя Ефим?

— Морду ему своротим набок, вот что!

— Ну и засудят вас, а они правы будут. Отец-то у него — сила. В первой гильдии числится.

— Эка задача! — Ефим поневоле полез пятерней в заросший затылок. — Ладно! Морду сворачивать купчишке подождем. Харитон будет запросто заходить к тебе. Пройдися с ним под ручку раз-другой перед купеческим домом. Пусть с Нюшкой походит по улице. Небось сам отстанет тот стервец, когда Харитоновы кувалды разглядит.

29

Длинное одноэтажное здание тюрьмы с высоким дощатым забором прохожие обходили стороной. Темные зарешеченные окна, полосатые будки по углам, мерные шаги часовых — все нагоняло тоску. Но Александру Коростелеву после станичной кутузки, окруженной лютой ненавистью казачьего населения, тюрьма показалась чуть не домом родным. Главное, она в Оренбурге, где столько своих, и арестованные товарищи соберутся под одну крышу.

«Вместе мы даже в тюрьме сила», — подумал он, переступая порог камеры, в которую поместили теперь всех большевиков, взятых дутовцами в Караван-Сарае.

— Общая дружная забастовка — новая наша победа, — сказал Цвиллинг, радостно приветствуя Коростелева. — Заставили мы Дутова забрать нас от станичников. Хотя могу похвастаться: я своих сторожей в Павловской обработал. Да и не только сторожей: каждый день ко мне собирались казаки. Стали чаем поить, с разными вопросами обращаться, и наконец я начал им газеты читать, статьи растолковывать.

— Мы тоже время даром не теряли, но Сакмарская — кержачина дубовая, — с сожалением о днях, проведенных в такую горячую пору в кутузке, отозвался Александр Коростелев.

— Скорее бы связаться с рабочими! — сказал Семен Кичигин. — Как там наша подпольная Красная гвардия? Не разгромлен ли штаб, удалось ли достать оружие?

— Со штабом и остальным нашим активом свяжемся обязательно и сами на волю уйдем, — пообещал Цвиллинг, сразу увлеченный осенившей его идеей.

— Каким образом?

— Убежим. Все вместе побег устроим.

— Тридцать-то два человека? — Александр Коростелев засмеялся, потом серьезно посмотрел на Цвиллинга: — У тебя температура не повышена?