Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

– Кстати, – мальчишески крутнулась к Петру, – ты вот на ипподроме горел выпить пива. Да где ж ему взяться, если окаянные пивовары видишь, чем заняты? Бастуют наши толстодумы! Видите, у них плохие условия труда, низкая зарплата. А у вас, на Родине, что, все под полный корешок довольны и условиями, и заработком? В такой довольке, что аж шуба заворачивается? Совсем не бывают демонстрации?

– Почему же? На Май… На…

– Я не про праздничные. Я про эти!

Мария ударила в стекло, указывая на демонстрантов, и заполошно вскрикнула: впереди всех по самой серёдке улицы, куда только что выносило её и она едва успела осадить машину, выступал Гэс! Ещё мгновение – она на свирепой фатальной скорости врезалась бы в живой поток и первой её жертвой стал бы её Гэс.

К счастью, этого не произошло.

Однако каково видеть, когда твой бездомный заблудший сыночек вышагивает впереди бастующих да ещё с этой проклятой, словно со знаменем, с чёртовой дудкой!? Вон, оказывается, откуда шли на ипподром глухие раскаты грома…

Мария отстранила рукой немного Джи.

Из-за его спины сорванно позвала:

– Трубач! – Ей не хотелось выказывать, что этот трубач её сын. Она не называла потому его ни сыном, ни по имени. – Трубач! Ты что, заблудился?

– Нашёлся, мама!

Ответ был убеждённый, ядрёный.

Это-то вконец расстроило Марию. Немыслимый гнев так и прихватило морозцем на её лице.

– Кому ты подыгрываешь? – поджигательно допытывалась она.

– Справедливости, мама.

– Ты что, заделался пивоваром?

– Нет, мама. Но я пью пиво и хочу, чтоб в нём было меньше горечи. Хочу, чтоб делали его спокойные люди. Счастливые.

Не останавливаясь, Гэс поднёс к губам трембиту.

Тревога, беда, надежда, призыв – всё смешалось в мятежную гордую музыку, вольно вознеслось над вечереющим праздником.

Суровее, собранней стали выражения на лицах идущих.

Вытвердел шаг.

Гэс держал трембиту почти вертикально, оттого он шёл тяжело, то и дело подаваясь верхом то в сторону, то назад. Его заваливало; за те короткие мгновения, что наблюдали за ним из машины, он несколько раз оступался, в качке отшагивал вбок или назад, но тут же, натужась, твёрдо заносил ногу вперёд.

– Да разве ж так!.. – в крайней досаде бросил Петро и выскочил из машины.

На ходу взял у мученика обвитую берестой трембиту и легко, свободно держа, не задирая высоко утолщающегося конца её, проиграл начало "Верховины".

Замолчал.

Огляделся.

Поталкиваемый ободрительными возгласами, разворотистый Петро, выдабриваясь, степенно, мощно играл ещё и ещё.

Энергичными жестами Гэс показал: это то, что нам как раз и надо! Попросил:

– Поиграйте ещё. Я поучусь.

Громадина Петро, видимый всему идущему за ним миру, играл и играл, и уже когда Гэс, сияя, запросил назад трембиту, уверяя, что он уже кое-что усвоил, Петро отдал и маячно заколыхался к машине, ведя за собой восхищённые взоры. Вслед неслась пока нерешительная, но уже правильно взятая мелодия.

– Ты чему его учил? – пасмурно накатилась в машине на Петра Мария.

Петро коротко хохотнул:

– По просьбе трудящихся…

– Ты шуточками не отбивайся! – настаивала Мария. – Так чему учил?

– Да ну какая ж тут учёба? – в стороны разнёс Петро руки. – Разве… Перед отходом на полонину пастух трембитой скликал и стадо, и подпасков. Разве он этим кого учил чему-нибудь? Он просто собирал их.

– И при этом играл «Интернационал»?

– Господь тебе навстречку! Каждый играет, что знает… Лично я играл свою «Верховину»!

– На тему «Интернационала»?

– Да сдался мне твой «Интер»! Он никогда меня не грел и не греет. Совсем другие «Интеры» я люблю. Миланский и братиславский. Это футбольные команды.

Мария в конфузе опустила голову.

– О! – притопнул старик. – Дуже не переживай, Марийка. Мой Петрик чему попало не научит. Поняй, Марийка, как я говорил… Поняй…

28

И конь на свою сторону рвётся,

а собака отгрызётся да уйдет.

В чужой черевик ноги не сажай.

Домой они ехали почему-то кружным путем.

И приехали на кладбище.

Кладбище было гладкое, пустое.

Без единого цветка.

Без единого кустика.

Без единого деревца.

Без единого креста.

Без единого памятника.

Без единой оградки.

На плоской красной глине вокруг лишь плиты, плиты, плиты, Бетонные. Одинаковые.

– Раз нас сюда прибило, – старик сиротливо тронул Марию за руку, – давай-но проведаем на минутку хатку мою.

– Ка-аку-у-ую? – в один голос ошеломительно потянули братья.

– Вечную, хлопцы, вечную…

Выйдя из машины, старик потерянно побрёл меж дышащих огнём серых плит.

Петро, Иван и Мария в гнетущем молчанье плелись следом.

День был на отходе. Начинало темнеть.

Как-то враз в фиолетовых сумерках потонула земля, островками белели кругом одни нагретые дневным жаром плиты с приподнятыми чуток с одной стороны краями над могильными ямами. Привстали плиты, словно бы ждут, выглядают вечных своих жильцов.

Из-под плит уже смотрела ночь и братьям чудилось не приведи что!

То угрюмая смерть выбрасывала из-под плиты костлявые руки, норовя разом поймать обоих за ноги, то замахивалась на них косой, то пускала из-под плиты змею, и змея жалила и одного, и другого…