Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2

Итак, основательное национальное любочестие имеет весьма знаменитые преимущества и вредности, от сих преимуществ проистекающие; добродетели и пороки часто одинакими подвигами в движение приводятся; философ оные открыть, а законодатель ими воспользоваться должен. Любочестие есть семя толь многих дарований и добродетелей, что не об истреблении, но об обращении его во благое помышлять надлежит, Бесчувственный пень из человека б вышел, если б все то ему запретить, что с пути совратить его может. Отнялся бы смысл у целых наций, когда б, ради отвращения больше особенных, нежели всеобщих неудобств, стали чувствами повелевать, а не возбуждать оные. Свою терзать утробу, если, вместо обращения погрешностей к общему благу, вместо управления людьми помощию их страстей и вместо употребления их слабостей к их же исправлению, истреблять правила, оживотворяющие целую нацию к великим деяниям.

МНЕНИЕ О ИЗБРАНИИ ПИЕС В «МОСКОВСКИЕ СОЧИНЕНИЯ»{*}

Для предупреждения тех злоупотреблений, которые обыкновенно во всяких добрых делах случаются, следовательно и с «Московскими сочинениями» случиться могут, надлежит, мне кажется, постановить такое в рассуждении их учреждение, которое бы никогда не нарушаемо было от тех, кто для пользы общества желает проводить время с такою приятностию, каковую подают словесные науки всем упражняющимся в оных. Нет в том сомнения, чтоб не сошлись в оном учреждении все те, которые приняли намерение составить малое сообщество издавать «Московские сочинения». Остается только положить единожды сие учреждение, которое может состоять в следующем:

1. Не принимать никаких переводов, тем менее дурных, ибо в противном случае «Московские сочинения» наполнены будут, как и «Ежемесячные» в Пет[ербурге], такими переводами, которых и сам переводчик, не говоря о читателе, разуметь не может. Сверх того, общество, издавая сии книги, желает стараться о чистоте российского языка, которая, как и всех языков на свете, видна бывает по большей части в сочинениях. Оно желает стараться показать чистоту языка и в стихах, которых переводить почти невозможно, для той разности, которую языки в свойстве своем имеют; сверх того, доказывается то самым опытом, что с стихов стихами переводить не можно, разве только подражать.

2. Трагедий и комедий не принимать, ибо оные называются уже большими сочинениями, а «Московские» состоять будут в малых.

3. Все сии сочинения должны надлежать к словесным, а не другим наукам, ибо для прочих учреждены другие собрания.

4. Отсутствующие, как и присутствующие, обязаны каждый месяц давать по листу стихами и по листу прозою. Первые пересылать, а другие отдавать могут тому, который избран будет стараться о напечатании.

5. Как всякое общество утверждается на единодушии тех, кои оное составляют, то все пиесы должны быть читаны собранием; [защищать] каждый не только может, но и должен сказать свое мнение как о всей пиесе вообще, так и порознь о примечаемых им погрешностях. Сей есть один способ очистить российский язык от тех погрешностей, которые видны во многих сочинениях и в толиком множестве несносных переводов, от коих язык российский страждет. Чужестранные авторы, прославленные во всем свете, теряют в отечестве нашем свою славу, и читатели заражаются дурным вкусом.

ПИСЬМА И ДНЕВНИКИ

I. Письма из первого заграничного путешествия (1762—1763)

К М. И. ВОРОНЦОВУ{*}

Митава, 20 декабря 1762.

Сиятельнейший граф, милостивый государь!

Имею честь донести вашему сиятельству, что 29 декабря приехал я в Митаву благополучно и с глубочайшим почтением пребываю вашего сиятельства нижайший слуга...

К А. М. ГОЛИЦЫНУ

Гамбург, 14/25 генваря 1763.

Милостивый государь!

Вашему сиятельству имею честь всенижайше донести, что 12/23 сего генваря приехал я в Гамбург благополучно. Милостивое о мне письмо вашего сиятельства его высокоблагородию Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину я имел счастье вручить и принимаю смелость принести за оное вашему сиятельству всенижайшую благодарность. Я почитаю за главное себе счастье быть в числе обязанных сердец милостию вашего сиятельства. Должность моя и искреннее усердие состоит в том, чтоб быть вашего сиятельства нижайшим слугою...

II. Письма из Петербурга и Москвы (1763—1774)

К РОДНЫМ{*}

1

A ma soeur. Ce 10 Aout [1763].[1]

Полученное от 4 августа письмецо служило мне к великому неудовольствию и огорчению. С чего вы вздумали обвинять меня политикою, которую я ненавижу? О чего уверяете меня о своей искренности, подозревая меня в моей? Боже мой! Вот то, чего б я никогда не думал! Я очень рад принимать от вас наставления, зная, что они идут от такого человека, которого я люблю больше как себя. Не думай, чтоб это только перо писало: истинно, сердце водит пером моим; да мне кажется, и посыланные потом уже к тебе письма довольно доказали.