Собрание сочинений в 6 томах. Том 5

— Как большинство англичан, которые приезжают в нашу республику, — сказал Мюллер, — вы в известной мере автоматически начинаете сочувствовать черным африканцам. Мы можем понять ваши чувства. Тем более что мы сами африканцы. Мы живем здесь уже триста лет. А эти банту — такие же пришельцы, как вы. Но я не собираюсь читать вам лекцию по истории. Как я уже сказал, мы понимаем вашу точку зрения, хотя это и точка зрения невежды, но когда человек начинает проявлять эмоции, это становится опасным, а когда он доходит до того, что готов нарушить закон…

— Какой закон?

— По-моему, вы отлично знаете какой.

— Это верно, я собираюсь писать работу об апартеиде — у посольства на этот счет нет возражений, но это серьезное социологическое исследование — вполне объективное, — я еще не изложил его на бумаге. Так что пока у вас едва ли есть право подвергать его цензуре. Да и вообще, я полагаю, оно не будет опубликовано в этой стране.

— Если вы хотите трахать черную шлюху, — нетерпеливо прервал его капитан Ван Донк, — почему не поехать в бордель в Лесото или в Свазиленд? Они ведь еще входят в ваше, так называемое, Британское Содружество.

Только тут Кэсл впервые понял, что опасность грозит не ему, а Саре.

— Я слишком стар, чтобы интересоваться шлюхами, — сказал он.

— Где вы были ночью четвертого и седьмого февраля? И днем двадцать первого?

— Вы это, очевидно, знаете… или думаете, что знаете, — сказал Кэсл. — Книжку с расписанием деловых встреч я держу у себя в кабинете.

Он двое суток не видел Сары. Неужели она уже схвачена кем-то вроде капитана Ван Донка? Страх и ненависть одновременно вспыхнули в нем. Он забыл, что теоретически считается дипломатом, хотя и невысокого ранга.

— О чем вы, черт подери, говорите? А вам?.. — добавил он, обращаясь к Корнелиусу Мюллеру. — Вам что от меня нужно?

Капитан Ван Донк был человеком простым и грубым, который во что-то, хоть и крайне омерзительное, все же верил, — такого человека можно простить. Но Кэсл никогда не сможет простить этого любезного образованного офицера БОСС. Именно люди такого рода — люди образованные и понимающие, чтó они творят, — и устраивают ад, снедаемые запредельной злобой. Кэсл вспомнил слова своего друга коммуниста Карсона, который часто говорил ему: «Наши худшие враги здесь — не невежды и простаки, какими бы жестокими они ни были; наши худшие враги — люди интеллигентные и развращенные».

Мюллер сказал:

— Вам должно быть прекрасно известно, что, живя с этой девицей банту, вы нарушили Акт о межрасовых отношениях. — Он произнес это рассудительным, укоризненным тоном, точно банковский клерк, сообщающий маловажному клиенту, что тот перебрал денег. — Вы должны понимать, что, если бы не дипломатическая неприкосновенность, вы сейчас сидели бы в тюрьме.

— Где вы ее прячете? — спросил капитан Ван Донк, и Кэсл, услышав этот вопрос, почувствовал огромное облегчение.

— Прячу?

Капитан Ван Донк поднялся на ноги, продолжая тереть свое золотое кольцо. Он даже плюнул на него.

— Все, капитан, — сказал Мюллер. — Я сам займусь мистером Кэслом. Больше я вас не задерживаю. Благодарю за помощь нашему департаменту. А сейчас я хочу поговорить с мистером Кэслом наедине.

Дверь за капитаном закрылась, и Кэсл, как сказал бы Карсон, остался один на один уже с настоящим врагом.

— Вы не должны обижаться на капитана Ван Донка, — продолжал Мюллер. — Такие, как он, не видят дальше собственного носа. Есть ведь и другие способы уладить это дело, куда более разумные, чем передача его в суд, что погубит вашу карьеру и не поможет нам.

— Я слышу машину, — раздался женский голос, вернувший Кэсла в сегодня.

Это Сара крикнула ему с лестницы. Кэсл подошел к окну. Черный «мерседес» прокладывал себе путь вдоль домиков на Кингс-роуд, которые были все на одно лицо. Шофер явно искал нужный номер, но, по обыкновению, далеко не все фонари горели.

— Так и есть, это мистер Мюллер, — крикнул Саре Кэсл. Ставя на стол стакан с виски, он заметил, что рука у него дрожит, до того крепко он сжимал стакан.

Раздался звонок, и Буллер залаял, но, когда Кэсл открыл дверь, пес безо всякой дискриминации приветствовал незнакомца — завилял хвостом и из дружеских чувств оставил на брючине Корнелиуса Мюллера полоску слюны.

— Хорошая собака, хорошая, — не без опаски произнес Мюллер.

Годы заметно изменили Мюллера: волосы у него стали почти совсем седыми, а лицо гораздо менее гладким. Он уже не производил впечатления чиновника, у которого на все только правильные ответы. Со времени их последней встречи что-то с ним произошло: он стал выглядеть более человечным — возможно, из-за большей ответственности, которую принесло с собой повышение по службе вместе с неуверенностью и появлением вопросов, на которые он не знал ответа.

— Добрый вечер, мистер Кэсл. Извините, что я так опоздал. Чересчур большое движение в Уотфорде — по-моему, этот городок называется Уотфорд.