Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Об искусстве и литературе

После вышесказанного мы хотим привести здесь еще благосклонный отзыв, которым господин Фориель заканчивает свой разбор данной трагедии; не придавая хорам столь большого значения, как мы, он тем не менее говорят о них следующее: «Все три хора следует назвать выдающимися и единственными в своем роде образцами новейшей лирической поэзии… Не знаешь, чему в них больше дивиться — правдивости и теплоте чувств, возвышенным и могучим идеям или живой, свободно льющейся речи, словно вдохновленной самой природой и в то же время отличающейся такой гармонией и прелестью, что искусству нечего к ней прибавить».

Мы желаем вдумчивым читателям счастливо наслаждаться как хорами, так и всем произведением; ибо здесь налицо тот редкий случай, когда одинаково удовлетворяются и нравственные и эстетические потребности. Перевод, сделанный господином Штрекфусом, будет успешно способствовать скорейшему убеждению в этом. Его прежние труды в этой области и прекрасные образцы настоящей работы служат надежнейшим подтверждением наших слов.

Ему не следует оставить без внимания также и оду Мандзони на смерть Наполеона, которую и мы в свое время пытались перевести, но пусть и он на свой лад передаст ее немцам, в подтверждение тому, что мы осмелились высказать выше относительно требований лирической поэзии.

Под конец мы приведем отрывок, который, подчиняясь душевному порыву, перевели сами себе в поучение сейчас же по прочтении трагедии «Адельгиз». Уже раньше, при внимательном рассмотрении ритма, преобладающего в «Графе Карманьола», мы ясно почувствовали, что он звучит подобно речитативу; мы заметили также, что существенное для смысла поставлено здесь всегда в начале строки, благодаря чему достигается непрерывный переход от стиха к стиху, весьма благоприятный для декламации и оживляющий энергичную передачу изображаемого. Хотя нам тогда и не удалось примениться к этому образцу, так как немецкое ухо чуждается всякого напряжения, мы все же вторично отважимся на подобную попытку передачи трагедии «Адельгиз» и рекомендуем благосклонным читателям обратить внимание на этот опыт, так же как и на все сказанное нами выше по данному поводу.

Предыдущее.Дезидерий и Адельгиз — отец и сын, совместно правящие лангобардские короли — теснят папу. В ответ на его мольбы о помощи Карл Великий предпринимает поход в Италию. Но его неожиданно останавливают укрепления и башни, выстроенные в ущелье Адиджи.

Лангобардские князья, втайне недовольные своими королями, хотят отойти от них и ищут средство открыть грозно надвигающемуся Карлу свои намерения тайком перейти на его сторону и тем самым заранее обеспечить себе прощение и снискать его благосклонность. С этой целью они устраивают тайное совещание в жилище рядового воина, которого они надеются подкупить богатыми дарами. Последний, ожидая их, произносит следующий монолог, рисующий нам его переживания.

СВАРТО

Посол от франков! Важные делаДолжны свершиться. В урны глубинеСредь множества имен таится тожеИ жребий мой: коль не встряхнешь его,Он вечно будет там. И я умруВ безвестной доле — кто же может знатьПро жгучие и тайные тревоги?Да, я ничто! Пускай под этой кровлей

Князья сойдутся, думая восстатьНа государя; тайна их былаОткрыта мне,  — ведь я — ничто, ничто!Кто знает Сварто? Кто захочет знать?Какие гости у него собрались?Кто враг мой? Кто меня страшится?О, если б смелость к знатности вела нас,Даруемой рождением, если б власть

Меча ударом мы стяжать могли бы,Средь вас я был бы, гордые князья!Ум может все найти. А я читаюВ сердцах у вас и помыслы таю.Какая злоба, ужас вас объяли бПри распознанье, что одно желанье,Одно стремление, одна надежда в сердцеСтать с вами наравне. Вы златом мните

Меня купить. Да, счастлив, кто егоРукою щедрой сыплет беднякам,Но простирать к нему смиренно руки,Как жалкий нищий…

К н я з ь  X и л ь д е г и з

                                    Здравствуй, Сварт!

1827

ПРИМЕЧАНИЕ К «ПОЭТИКЕ» АРИСТОТЕЛЯ