Собрание сочинений в десяти томах. Том третий. Тайные милости

Он вылез из землянки на четвереньках, а когда поднялся на ноги, перед Катей и Георгием предстал молодой двухметровый гигант. Черная майка, едва ли не приросшая к его телу за давностью лет, подчеркивала необыкновенно покатые плечи, переходящие в толстый и высокий ствол шеи, удерживающей маленькую, со срезанным подбородком, узкую и необыкновенно кудлатую голову; землисто-черного цвета пятнистые галифе плотно облегали толстый откинутый зад и толстые икры длинных ног с огромными босыми ступнями. Верзила жмурился от яркого света, и потому на его исполосованном сажей потном лице были хорошо видны лишь толстые мокрые лиловые губы. Наконец он открыл глаза как следует. Они у него оказались угольно-черные с красными со сна белками. «Траурные», – насмешливо подумал Георгий, стараясь подавить разливающийся в груди противный, колющий холодок. Не обратив на него ровно никакого внимания, верзила впился этими своими глазищами в Катю, как бы всасывая, вбирая ее всю с головы до ног. Особенно он задержался на ногах, обхватывая, обнимая ошалевшим взглядом ее бедра, а затем долго, немигающе целясь в разрез между полами Катиного халатика. Он смотрел так отрешенно, так длительно, что Георгий решился заслонить Катю собой, шагнув к верзиле и протягивая ему для знакомства руку.

Ладонь Георгия утонула в широкой, как совковая лопата, пятерне углежога, и по тому, каким вялым было его рукопожатие, опытный Георгий понял, что перед ним человек огромной физической силы.

– А для чего уголь? – спросил Георгий, чтобы сказать что-нибудь ради приличия и уйти подобру-поздорову, – очень уж не понравился ему похотливый, неуправляемый, всасывающий Катю взгляд углежога, его свисающие вдоль тела длинные гладкие корневища могучих рук, топор, поблескивающий на земле. – Так для чего уголек?

– На подводе приезжают, – пожал мощными покатыми плечами углежог, задумался и добавил: – Дядя Ахмед сказал, лесничий…

Десять лет работал он в местном леспромхозе, валил старые, указанные ему лесничим дядей Ахмедом тополя, корчевал пни, жег в яме, раз в неделю приезжали за углем на подводе, а для чего все это делалось, он никогда не задумывался. Вопрос Георгия ошарашил молодого углежога настолько, что он еще долго плямкал толстыми лиловыми губами, раздумчиво чесался в забитой золой голове и после того, как Георгий и Катя торопливо скрылись за деревьями.

– Дебил какой-то, – прижимаясь к Георгию, нервно усмехнулась Катя. – Я так испугалась, думала – сейчас кинется на меня, и все…

– Ну уж, так и кинется, – неискренне сказал Георгий, оглядываясь в сторону куреня с тайной мыслью, не крадется ли углежог следом, присматривая одновременно беглым взглядом какую-нибудь дубинку на всякий случай. Холодный липкий страх завладел Георгием еще в ту минуту, когда показалась из землянки черная кудлатая голова углежога, и сейчас ему было стыдно в этом признаться не только Кате, но и самому себе. Давно с ним такого не было – с детства, когда он залез однажды на высокую трансформаторную будку с нарисованными белилами костями и черепом на серых железных дверцах, а потом вдруг увидел в щель между створками, как проскакивают в утробе трансформатора синие искры, и понял, что не сможет слезть назад. Когда лез, не боялся, а тут вдруг явился страх, что его непременно убьет электрическим током, – непобедимый, животный страх. Прыгать было высоко – метра четыре, притом на асфальт, но другого выхода он не видел, – отбил босые пятки, падая, сшиб до крови локоть, но остался жив и в общем целехонек.

Наконец они вышли из леса на открытый берег. В лицо ударило морским ветерком, свежестью, простором, и сразу захотелось перевести разговор на что-то такое же большое, значительное, как море, как сама жизнь, и, стараясь победить в своей душе страх перед углежогом, безотчетно унизить его грубую силу, Георгий сказал:

– Представляешь, он даже не знает, для чего уголь, для чего он живет и работает, ради какой конечной цели!

– А ты знаешь? – вдруг, посмотрев на него с обезоруживающей улыбкой, спросила Катя.

– Я…

Катя сняла сабо, джинсовые с лиловыми розочками, и пошла, разбивая босыми ногами белую кромку прибоя, показывая всем своим видом, что она не настаивает на ответе, она понимает – не так все просто, как кажется.

XXVII

«А ведь Катя права! Конечно, я отличаюсь от углежога, но так ли велико наше различие?»

Вопрос этот ударил в сознании Георгия неожиданно, как ударяет на краю неба зарница, как дергает ток, когда вдруг стукнешься локтем.

Пологие, накатистые волны с шипением отбегали по зеркально светящемуся песку, на котором лопались радужные, ослепительные пузыри и от плотной, мокрой глади которого веяло йодистой свежестью всего моря, радостью целой жизни, дыханием полного счастья, которое дается человеку только раз, один-единственный. Вдруг взблеснула серебристым боком укаченная тарашка, и тут же ее накрыло пеной новой волны, подсекло отливной тягой и, вертя, утащило в пучину. Точно так же, как унесло взбаламученной водою тарашку, смывало навсегда следы босых Катиных ног.