Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Примерно год спустя после нашего приезда посещения Лавра участились. При этом он стал чаще осведомляться о здоровье сестры, усиленно приглашая ее вместе с тетей Катей посетить его, и был особенно предупредительно внимателен со мной.

— А ты, мне кажется, произвела на Лавра впечатление, — сказала однажды сестре тетя Катя. Вера вспыхнула от негодования и надула губы, как на своих детских фотографиях. Бывали случаи, когда ее демократизм, покоящийся на основах религии, мгновенно оставлял ее, и тогда мужик оставался для нее мужиком и ни в каком ином качестве был непредставимым. Так оно, впрочем, было и с моей точки зрения. Конечно, и тетя Катя только неудачно пошутила. Но даже шутка такого рода не могла быть встречена с одобрением.

А Лавр продолжал заезжать. Однажды, зайдя в отсутствие тети Кати, он решил дождаться ее возвращения из церкви. Вернувшаяся от ранней обедни Вера была дома и угостила его чаем. За столом возник долгий разговор. Впрочем, говорил один Лавр, а Вера только слушала и пыталась понять, но скоро окончательно перестала понимать что бы то ни было. Что и говорить, умеет напустить тумана русский мужик, когда в своем понимании дипломатии начинает громоздить обиняки друг на друга. Наконец, когда уже можно было, казалось бы, ожидать какого-то разъяснения, хотя это разъяснение могло в равной мере оказаться объяснением в любви, просьбой налить еще стакан чаю или предложением принять участие в изготовлении и сбыте фальшивых ассигнаций, Лавр, будто бы что-то вспомнив, заторопился, поднялся и уехал.

Тем не менее разговор этот имел свое окончание при следующей встрече, когда он возобновился уже в присутствии тети Кати. Снова повисали в воздухе витиеватые намеки и полунамеки. Снова Лавр пил чай, придвигая и отодвигая свой стакан, вытирал лоб платком, искусно, но все же не без труда лавируя между самим им воздвигаемыми рифами и громоздимыми подводными камнями.

Результатом было, наконец, предложение сестре занять место конторщицы на маленькой спичечной фабрике.

«…Несмотря на множество дел в нашей семье и на доверие отца к нам, брат мой избаловался, привык к водке и гульбе, так что его было и сдерживать трудно. Мне в то время было 18 лет, но и я тоже видел, что брат мой испортился, да и хозяйство не шло на лад. Чтобы поправить дело, я стал предлагать отцу сделать на зиму теплицы, чтобы летом нам заниматься крестьянскими работами, а зимой выращивать свежие огурцы на продажу. Отцу моя мысль понравилась. Так и сделали; дела наши после этого пошли хорошо…»

Положение сестры было нелегким в момент получения предложения Лавра. После сокращения в райвоенкомате целого отдела, в котором она работала машинисткой, найти в Торжке новую службу оказалось невозможно. Продавать нам уже было нечего. Мелкие случайные заработки — вышивки и рисунки — почти ничего не давали. Поэтому предложение отдельной «казенной» избы с бесплатным отоплением и хотя небольшого, но твердого оклада было соблазнительным. Внушавшие недоверие и опасения запутанные подходы Лавра к этому вопросу прояснились, когда он точно и обстоятельно перечислил все условия и откровенно пояснил, что сам он просто-напросто заинтересован иметь в этой должности человека, который не стал бы его подводить и не сделал бы ему какой-нибудь пакости.

Однако для Веры это предложение не было и единственным выходом. Сестра покойного Павла Купреянова, Санечка, в своих письмах настойчиво звала Веру к себе в Костромскую глушь, рисуя самыми увлекательными красками совместную жизнь в Макарьеве (на Унже), где я найду школу, а Вера — работу, мы оба — относительно сытную жизнь и прочее. Этому предложению противилась тетя Катя, которой казалась тоскливой и одинокой жизнь в Торжке без Веры. Сама Вера мирилась с идеей такого переезда легче. Они с тетей Катей — ее крестной матерью — очень любили друг друга, и все же Вера ждала от этой любви больше того, что получала. Нехватка чего-то необходимого ей и весьма существенного, как я уже говорил, постоянно ощущалась ею и, как мне кажется, могла быть объяснена недостатком внутреннего тепла, которого так много было всегда в нашей семье. Ни родственная близость, ни внешнее сходство тети Кати с покойной мамой не могли полностью возместить этого недостатка. Какая-то, не скажу простота, но, скорее, упрощенность и постоянная ясность мышления, несколько рационалистического у тетки, ясность, существовавшая за счет глубины, слишком реалистические, всегда, что называется, terre à terre[99]

, интересы, сдержанность, за которой Вера, как ей казалось, угадывала некоторую душевную сухость, — все это разделяло их. У одной — страстность деятельного и мятежного духа при частой внешней апатичности и безразличию ко всему материальному и предметному окружающему, у другой — деятельная повседневность, ставшая самоцелью, без углубления в причины, следствия и конечные цели и смыслы; у одной — созерцательность, направленная куда-то в себя, пытливая, вопрошающая и ненасытная, у другой — наблюдательность, наполняющаяся впечатлениями, притекающими извне.

— Хорошо!

— Что хорошо?