Собрание сочинений в пяти томах. Том 5

— Бобби, — ответил Старик, — неужели я напрасно тяжко трудился все эти годы, пытаясь убедить тебя в том, что ты — осел? Я знаю, что порхаю, как бабочка, что я — законодатель моды, но мне нужно увидеть этого пацана. Он продавал мне газеты целую неделю, и вот я слышу, что он заболел и сейчас лежит в этой крысиной норе. Пошли, пошли, Бобби, или пошел к черту. Я иду к нему.

Старик, сдвинув свой шелковый цилиндр на затылок, просто с опасной быстротой стал спускаться по крутым ступенькам.

Его друг, убедившись, что Старика не переубедить, догнав его, схватил за руки, и они оба, пошатываясь, стали спускаться к этому маленькому выступу на берегу.

Репортер из «Пост» молча следовал за ними, а те были слишком заняты своим неустойчивым продвижением по склону и, конечно, не замечали присутствия постороннего человека. Он, проскользнув мимо них, первым подошел к шаткой двери, отодвинул на ней задвижку и вошел в эту убогую хижину.

Крип лежал на захудалой кровати в углу, глаза его стали очень большими и лихорадочно блестели, а его маленькие худые руки беспрерывно нервно теребили одеяло. Ночной холодный ветер задувал, проникая в хижину через многие щели, раздувал слабое мерцающее пламя свечки, приклеенной расплавленным воском к какому-то деревянному ящику.

— Хэлло, мистер, — поприветствовал его Крип. — Моя вас знает. Вы работайт в газета. А я вот слег, у меня сильно болит вот здесь, в грудь… Ну, кто выиграл бой?

— Фитцсимонс, — ответил репортер, ощупывая веснушчатую жаркую руку мальчика. — Очень болит?

— На какой раунд?

— В первом. Прошло всего не менее двух минут. Чем я могу тебе помочь?

— Ого-го! Бистро он с ним расправился… Дайте мне попить.

Отворилась дверь, и в хижину вошли два великолепия. Крип даже удивленно выдохнул, когда его быстрые глазки увидали визитеров. Старик, заметив репортера из «Пост», отвесил низкий, явно преувеличенный, но доброжелательный поклон в его сторону, после чего подошел к кровати Крипа.

— Ну что, старичок, — сказал он, и брови его торжественно поползли вверх. — Ну, что тут с тобой происходит?

— Да вот, заболел, — ответил Крип. — А я вас знаю. Однажды утром вы дали мне за газет целый четвертак!

Друг Старика держался в тени, стараясь быть незаметным и ненавязчивым. Он был в выходном костюме, с переброшенным через локоть макинтошем и с тростью в руке.

Он искал глазами, обо что бы ему опереться, но хрупкая мебель в хижине не сулила ему никакой поддержки, и он стоял с недовольной кислой физиономией, неловко переминаясь с ноги на ногу, ожидая, как будут дальше развиваться события.

— Ну ты, дьяволенок, — сказал Старик улыбаясь, но делая вид, что он рассержен, этому маленькому обломку человечества, лежавшему под одеялом. — Знаешь ли ты, почему я пришел навестить тебя?

— Не-е-е-т, — протянул удивленный Крип, и румянец от лихорадки у него на щеках стал гуще. Он никогда не видел прежде ничего столь чудесного, как вот этот вальяжный, высокий, красивый господин в вечернем костюме, с его черными, улыбчивыми, чуть сердитыми глазами, с большим бриллиантом, сияющим в булавке на его белоснежной манишке, и в поблескивающем цилиндре, сдвинутом на самый затылок.

— Джентльмены, — сказал Старик, махнув для убедительности рукой, — я и сам не знаю, для чего я здесь, но ничего не мог поделать с собой. Я видел перед собой глазки этого дьяволенка целую неделю. Я никогда его прежде не видел, только неделю назад, но его глазки преследовали меня давно, очень давно. Мне казалось, что я знаю этого маленького негодяя с детства, когда и сам был пацаном, как он. Тем не менее, и Бобби это вам подтвердит, я заставил и его проделать вместе со мной весь этот путь, чтобы увидеть этого маленького больного паренька.

Старик принялся рыться в карманах, выуживая оттуда их содержимое, и все это выкладывать с поистине лордовским безразличием на рваное стеганое одеяло кровати Крипа.

— Ну, дьяволенок, — торжественно вещал он, — ты на это купишь лекарства, выздоровеешь и будешь снова продавать мне газеты. Где же, черт меня подери, я видел тебя прежде? Ну да ладно. Неважно. Пошли, Бобби. Какой ты паинька, подождал все же меня. Пойдем теперь выпьем.

Два джентльменских великолепия величественно развернулись и довольно долго, молча, жестами прощались с Крипом и репортером из «Пост», в конце концов, неуверенно, пошатываясь, скрылись в темноте. Оттуда до хижины доносились их взаимные поощрения, когда оба преодолевали вырубленные в берегу ступеньки, ведущие к дорожке наверху.

Вскоре вернулась мать Крипа с купленными в аптеке лекарствами и стала за ним ухаживать. Она громко вскрикнула от удивления, увидев, что лежало на одеяле, и тут же принялась перебирать все разложенные предметы. Там оказалось сорок два доллара бумажками, еще шесть с половиной серебром, серебряная дамская застежка от туфель и красивый перочинный нож с перламутровой ручкой и четырьмя лезвиями.