Собрание сочинений. Зомби

— И третье, я попрошу вас изменить все сцены с поцелуями, объятиями и другими прикосновениями таким образом, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией.

— Все?

— Все.

— Но ради бога, почему?

— Моей жене противопоказано учащенное сердцебиение, Теренс.

Кэлловэй на мгновение поймал взгляд Констанции. Он был подобен взгляду ангела.

— Может быть, следует представить нашу новую Виолу группе? — предложил Личфилд.

— Почему бы и нет?

И все трое отправились в зрительный зал.

Переустройство сцены и изменение всех эпизодов с прикосновениями к Виоле не заняло много времени. И хотя актеры сперва отнеслись к новой коллеге с опаской, ее сердечные манеры и природная грация быстро покорили их. А кроме того, ее появление означало, что спектакль все-таки состоится.

В шесть Кэлловэй объявил перерыв, сказав, что репетиция в костюмах начнется в восемь, и отпустил актеров часок отдохнуть. Все разошлись, переговариваясь с новообретенным энтузиазмом. То, что еще утром казалось хаосом, по-видимому, начало обретать форму. Конечно, оставалось еще множество мелких недочетов, но все это было нормальным для спектакля. На самом деле актеры сейчас впервые почувствовали себя уверенно. Даже Эд Каннингем снизошел до комплиментов новой Виоле.

Личфилд застал Таллулу за уборкой в Зеленой комнате.

— Сегодня…

— Да, сэр.

— Тебе нечего бояться.

— Я не боюсь, — ответила Таллула. — Как вы можете так думать? Как будто…

— Это может быть болезненно, о чем я сожалею. Для тебя, да и для всех нас.

— Я понимаю.

— Не сомневаюсь. Ты любишь театр, как и я: тебе известен парадокс актерской профессии. Играть жизнь… ах, Таллула, изображать живого человека — как это странно. Иногда, знаешь ли, я спрашиваю себя: а долго ли еще я смогу продолжать этот спектакль?

— Вы играете превосходно, — ответила она.

— Ты так думаешь? Ты действительно так думаешь? — Ее похвала подбодрила его. Он так устал постоянно притворяться: изображать человека из плоти и крови, дыхание, жизнь. Чувствуя благодарность к Таллуле за ее слова, он прикоснулся к ней. — Ты хотела бы умереть, Таллула?

— А это больно?

— Совсем чуть-чуть.

— Тогда, мне кажется, это будет прекрасно.

— Так оно и есть.

Личфилд прикоснулся губами к ее губам; она с радостью уступила ему и менее чем через минуту была мертва. Он положил ее на потертый диван и закрыл Зеленую комнату ее ключом. В прохладном помещении тело должно быстро окоченеть, и она встанет снова примерно в то время, когда прибудут зрители.

В шесть пятьдесят Диана Дюваль вышла из такси у дверей «Элизиума». Было темно и ветрено, однако женщина чувствовала себя превосходно: ничто не тревожило ее теперь. Ни темнота, ни холод.

Незамеченная, она прокралась мимо афиш, на которых красовались ее имя и лицо, и прошла через пустой зал в гримерную. Там она нашла своего возлюбленного — он пытался убить время, куря сигарету за сигаретой.

— Терри.

Диана на мгновение задержалась в дверях, чтобы ее появление произвело надлежащий эффект. При виде ее он сильно побледнел, и она слегка надула губы. Это оказалось непросто. Мышцы лица онемели, но ей удалось изобразить недовольную гримаску.

Кэлловэй потерял дар речи. Диана плохо выглядела, в этом не было сомнений, и, если она покинула больницу, чтобы принять участие в костюмной репетиции, ее следовало уговорить не делать этого. Макияжа на ней не было, пепельные волосы потускнели.

— Зачем ты пришла? — спросил он, когда она закрыла дверь.

— Мне нужно закончить одно дело, — ответила Диана.

— Послушай… Я хочу кое-что тебе сказать… — Боже мой, что сейчас начнется! — Мы нашли замену тебе. — Она непонимающе уставилась на него. Он продолжал, запинаясь на каждом слове: — Мы решили, что ты не в состоянии играть, то есть не вообще, но, понимаешь, по крайней мере на премьере…

— Ничего страшного, — ответила она.

У Кэлловэя даже отвисла челюсть.

— Ничего страшного?

— Какое мне дело до этого?

— Ты же сказала, что вернулась закончить…

Он смолк. Диана начала расстегивать пуговицы на платье. Она же не серьезно, подумал он, не может быть. Секс? Сейчас?

— За последние несколько часов я много думала, — произнесла она, повела бедрами, чтобы стряхнуть помятое платье, и перешагнула через него. На ней был белый бюстгальтер, который она безуспешно пыталась расстегнуть. — Я решила, что театр — это не для меня. Ты не поможешь?

Она повернулась к нему спиной. Кэлловэй механически расстегнул бюстгальтер, не понимая хорошенько, надо это ему или нет. Но, видимо, его согласия не требовалось. Она просто вернулась закончить то, чем занималась, когда их прервали. И, несмотря на странные горловые звуки, которые она издавала, и остекленевшие глаза, Диана по-прежнему была привлекательна. Она развернулась, и Кэлловэй уставился на ее полные груди — они были белее, чем прежде, но все так же прекрасны. Брюки становились ему тесны, и ее поведение еще подливало масла в огонь: она покачивала бедрами, проводя руками между ног, как вульгарная стриптизерша из Сохо.

— За меня не беспокойся, — говорила Диана. — Я выбор сделала. Все, что мне на самом деле нужно…