Собрание стихотворений

В июле, в урожайный год!

1915 (1914?)

x x x

У моря ропот старческой кифары...

Еще жива несправедливость Рима,

И воют псы, и бедные татары

В глухой деревне каменного Крыма.

О, Цезарь, Цезарь, слышишь ли блеянье

Овечьих стад и смутных волн движенье?

Что понапрасну льешь свое сиянье,

Луна,-- без Рима жалкое явленье?

Не та, что ночью смотрит в Капитолий

И озаряет лес столпов холодных,

А деревенская луна, не боле,

Луна,-- возлюбленная псов голодных.

Октябрь 1915

x x x

Вот дароносица, как солнце золотое,

Повисла в воздухе -- великолепный миг.

Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:

Взят в руки целый мир, как яблоко простое.

Богослужения торжественный зенит,

Свет в круглой храмине под куполом в июле,

Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули

О луговине той, где время не бежит.

И Евхаристия, как вечный полдень, длится -

Все причащаются, играют и поют,

И на виду у всех божественный сосуд

Неисчерпаемым веселием струится.

1915

x x x

-- Я потеряла нежную камею,

Не знаю где, на берегу Невы.

Я римлянку прелестную жалею,-

Чуть не в слезах мне говорили вы.

Но для чего, прекрасная грузинка,

Тревожить прах божественных гробниц?

Еще одна пушистая снежинка

Растаяла на веере ресниц.

И кроткую вы наклонили шею.

Камеи нет -- нет римлянки, увы.

Я Тинотину смуглую жалею -

Девичий Рим на берегу Невы.

Осень 1916

Мадригал

Кн. Андрониковой

Дочь Андроника Комнена,

Византийской славы дочь!

Помоги мне в эту ночь

Солнце выручить из плена,

Помоги мне пышность тлена

Стройной песнью превозмочь,

Дочь Андроника Комнена,

Византийской славы дочь!

1916

x x x

О, этот воздух, смутой пьяный,

На черной площади Кремля.

Качают шаткий "мир" смутьяны,

Тревожно пахнут тополя.

Соборов восковые лики,

Колоколов дремучий лес,

Как бы разбойник безъязыкий

В стропилах каменных исчез.

А в запечатанных соборах,

Где и прохладно и темно,

Как в нежных глиняных амфорах,

Играет русское вино.

Успенский, дивно округленный,

Весь удивленье райских дуг,

И Благовещенский, зеленый,

И, мнится, заворкует вдруг.

Архангельский и Воскресенья

Просвечивают, как ладонь,-

Повсюду скрытое горенье,

В кувшинах спрятанный огонь...

Апрель 1916

x x x

Когда октябрьский нам готовил временщик

Ярмо насилия и злобы

И ощетинился убийца-броневик,

И пулеметчик низколобый,-

-- Керенского распять! -- потребовал солдат,

И злая чернь рукоплескала:

Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,

И сердце биться перестало!

И укоризненно мелькает эта тень,

Где зданий красная подкова;

Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:

-- Вязать его, щенка Петрова!

Среди гражданских бурь и яростных личин,

Тончайшим гневом пламенея,

Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,

Куда вела тебя Психея.

И если для других восторженный народ

Венки свивает золотые,-

Благословить тебя в далекий ад сойдет

Стопами легкими Россия.

Ноябрь 1917

x x x

Кто знает, может быть, не хватит мне свечи

И среди бела дня останусь я в ночи,

И, зернами дыша рассыпанного мака,

На голову мою надену митру мрака,-

Как поздний патриарх в разрушенной Москве,

Неосвященный мир неся на голове,

Чреватый слепотой и муками раздора,

Как Тихон -- ставленник последнего собора!

Ноябрь 1917

x x x

Все чуждо нам в столице непотребной:

Ее сухая черствая земля,

И буйный торг на Сухаревке хлебной,

И страшный вид разбойного Кремля.

Она, дремучая, всем миром правит.

Мильонами скрипучих арб она

Качнулась в путь -- и полвселенной давит

Ее базаров бабья ширина.

Ее церквей благоуханных соты -

Как дикий мед, заброшенный в леса,

И птичьих стай густые перелеты

Угрюмые волнуют небеса.

Она в торговле хитрая лисица,

А перед князем -- жалкая раба.

Удельной речки мутная водица

Течет, как встарь, в сухие желоба.

Май -- июнь 1918

>

Телефон

На этом диком страшном свете

Ты, друг полночных похорон,

В высоком строгом кабинете

Самоубийцы -- телефон!

Асфальта черные озера

Изрыты яростью копыт,

И скоро будет солнце -- скоро

Безумный петел прокричит.

А там дубовая Валгалла

И старый пиршественный сон:

Судьба велела, ночь решала,

Когда проснулся телефон.

Весь воздух выпили тяжелые портьеры,

На театральной площади темно.

Звонок -- и закружились сферы:

Самоубийство решено.

Куда бежать от жизни гулкой,

От этой каменной уйти?

Молчи, проклятая шкатулка!

На дне морском цветет: прости!

И только голос, голос-птица

Летит на пиршественный сон.

Ты -- избавленье и зарница

Самоубийства -- телефон!

Июнь 1918

x x x

Где ночь бросает якоря

В глухих созвездьях Зодиака,

Сухие листья октября,

Глухие вскормленники мрака,

Куда летите вы? Зачем

От древа жизни вы отпали?

Вам чужд и странен Вифлеем,

И яслей вы не увидали.

Для вас потомства нет -- увы!

Бесполая владеет вами злоба,

Бездетными сойдете вы

В свои повапленные1 гробы,

И на пороге тишины,

Среди беспамятства природы,

Не вам, не вам обречены,

А звездам вечные народы.

Осень 1920 (1917?)

1 Так в обоих источниках. -- С. В.

>

Актер и рабочий

Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,

Где высокая мачта и спасательный круг,

У южного моря, под сенью юга

Деревянный пахучий строился сруб!

Это игра воздвигает здесь стены!

Разве работать -- не значит играть?

По свежим доскам широкой сцены

Какая радость впервые шагать!

Актер -- корабельщик на палубе мира!

И дом актера стоит на волнах!

Никогда, никогда не боялась лира

Тяжелого молота в братских руках!