Собрание стихотворений и поэм

Кто смертельно не влюблялся, Ни с одной не целовался, – Разве тот мужчина?

Кто любую звал «голубкой» И за каждой бегал юбкой, – Разве тот мужчина?

Кто готов подать нам стремя И предать нас в то же время, – Разве тот мужчина?

Кто, к столу шагнув с порога, Осушить не с силах рога, – Разве тот мужчина?

Кто в местах, где многолюдно, Пьет из рога беспробудно, – Разве тот мужчина?

Кто, хоть век в дороге будет, Дом отцовский позабудет, – Разве тот мужчина?

Кто, исполненный усердья, Судит нас без милосердья, – Разве тот мужчина?

Кто даст слово, что булатно, Но возьмет его обратно, – Разве тот мужчина?

НЕ ВЕРЬТЕ ЛЕСТИ!

Не прикрывавший сердца амулетом, Погиб герой перед лицом времен: Не пулею убит он, не наветом, А тонкой лестью медленно сражен.

Она, под стать лукавице гулящей, Разыгрывала честность неспроста, И становились для него все слаще Ее в меду коварные уста.

Блаженно он сдавался им на милость, И мнилось, что ни в чем не погрешим, Но в миг единый все переменилось, Когда открылась бездна перед ним.

Лесть, завершив излюбленное дело, Змеею обернувшись, отползла, И радостно на камне зашипела, И каплей яда камень тот прожгла.

Не верьте лести! В ней, по всем приметам, Таится зло. И в мире столько раз Ни пулею, ни славой, ни наветом, А сладким ядом убивали нас.

И в жизни помнить следует об этом Взмывающим к высоким рубежам, – Не только космонавтам и поэтам, Но также государственным мужам.

ГРЕХИ И КАРА

Скажи, почтеннейший из старцев, Припомнив были давних дней, Как за грехи в роду аварцев Отцы карали сыновей?

«В мой век не делали поблажек. Чтоб не дурил наследник впредь, Когда проступок был нетяжек, Отец вздымал над сыном плеть.

За больший грех, не скрыв укора, Отец не плеть, а посох брал, А чтобы смыть пятно позора, Вздымал в отчаянье кинжал».

А ты что скажешь мне на это, Старик, достигший средних вех? «Удар по шее в наши лета Был карою за малый грех.

Нарушил долг – карали плетью, Терпи да помни, молодец! А за позор, клянусь мечетью, Бил сына посохом отец».

А ты что скажешь мне, бывалый Ровесник века? «Что ж сказать? В горах теперь проступок малый Стараются не замечать.

Провинность большую – прощают: Мол, все бывает. Не беда. И в добродетель обращают Грех превеликий иногда».

ПЕСНЯ СТАРИКА

Чей конь в горах заржал чуть свет, Чей конь поводья рвет? Ах, где ты, удаль прежних лет, Коня бросавшая в намет?

Вновь зарядить бы пушку мне, Сложить из посоха костер, Ах, был я молод на войне, Себя таким еще во сне Я вижу до сих пор.

Чей в лунный час звучит напев Там, где цветет хурма? Ах, сколько раз аульских дев Сводил я песнями с ума!

Услышать эхо песен тех Еще теперь не мудрено. Сверкают слезы, льется смех, Иметь у девушек успех Не каждому дано.

Когда бы старости года С моих свалились плеч, Любой из девушек тогда Сумел бы сердце я зажечь.

Будь даже каменным оно, А мне лишь четверть века будь, Его зажег бы все равно И прошептал: «Открыть окно Ты в полночь не забудь!»

Кидался в пляс – кричали: «Вах!» – И подносили рог. Кем в мыслях был, тем был в словах, Ведь честь я смолоду берег.

И там, где белые снега Гремят в объятьях черных скал, Я – чести преданный слуга – Лицом к лицу встречал врага, А в спину не стрелял.

Уходит день, приходит ночь, И повернуть нельзя их вспять. Когда бы мне, как юным, мочь, Когда бы им, как старым, знать!

Закатным солнцем я согрет – Седой поклонник молодых, Еще не раз на склоне лет Уберегу, подав совет, Я от ошибок их.

В какие рвешься ты края, Скакун, заржавший у ворот? Ах, где ты, молодость моя, Коня бросавшая в намет?

В ГОРОДЕ НАРА

Тутовник как будто бы дремлет, Под ним не колеблется тень. Я в городе Нара, я в древней Японской столице весь день.

Играют здесь первые роли Буддийские храмы давно. И право сохатым на воле Бродить возле храмов дано.

Вот, словно земли не касаясь, – Так легок и царственен шаг, – Меня привечает красавец, Оленьего стада вожак.

Короной ветвистою гордо Тряхнул и вздохнул горячо. И добрая, умная морда Мне мягко легла на плечо.

А день, что пластинка, доверчен Почти до последней черты. Ах, зверь мой хороший! Доверчив И я от природы, как ты.

Живи осторожней, не скрою: Сильна еще дикая страсть, Неймется кому-то порою На нас поохотиться всласть.

Но мы вознеслись над врагами, Трубя под небесным шатром, Ты – листьев касаясь рогами, Я – белой бумаги пером.

В ХИРОСИМЕ

На праздник в день двадцатилетних, И белогуба и смугла, Всё чуда до минут последних Больная девушка ждала.

О ней печальную я повесть Услышав, содрогнулся сам. Мне рассказал ее японец По имени Хаяма-сан.

И временем неодолимы Черты содеянного зла. И входит в образ Хиросимы Та девушка, что умерла.

Был худшим час ее рожденья, Когда с заоблачных высот Не бомбу – светопреставленье На город сбросил самолет.

И мать с напевом колыбельным В своем безумье роковом Поила дочь уже смертельным, Грудным, сгоравшим молоком.

Ее напев, звучавший тонко, Вдруг оборвался и утих. Двадцатилетняя японка Ушла, как тысячи других.

Исчез и Будда медногрудый Над испарившимся шоссе. И в городе, забытом Буддой, Часы остановились все.