Собрание в 3томах. Том 3 (Проза, монологи, воспоминания)

— Извините. Сейчас я расскажу вам о моих славных боевых друзьях, о нашем, так сказать, родном доме — корабле, и о вечно бушующем полярном море, колыбели нашего мужества…

Петя приготовился произнести яркую речь. Таня приготовилась слушать, хотя уже и улавливала какие-то неискренние, искусственные нотки в выражениях и в голосе моряка.

Но им помешали.

Недалеко от них, у подъезда какого-то служебного здания пожилая женщина нагружала в кузов автомашины тяжелые рулоны бумаги. Увидев отдыхающего матроса, она обратилась к нему с просьбой:

— Сынок, помоги-ка мне, старой. Никак не управлюсь. Петя недовольно поморщился. Он был близок к своей окончательной цели — получить от девушки заверение в дружбе. И — вот, пожалуйста! «Черт возьми! — раздраженно подумал он. — Какая некультурная старуха! Темнота! Не понимает, что все дело может нарушить». Он сделал вид, будто совершенно ничего не слышал, и чрезвычайно вежливо попросил у Тани разрешения покурить. Но наивная женщина повторила просьбу:

— Помоги, сынок!

Это было уже слишком! Шандура вспыхнул. От негодования его лицо покраснело. Он поднялся и демонстративно грубо отчеканил:

— Простите! Не могу! Некогда! Очевидно, найдя такой ответ недостаточно убедительным, с безжалостной иронией добавил:

— Приходите завтра на это же место в это же время, если будете живы, приносите ваши рулоны, и я покажу вам, как надо работать! Пардон, мадам!

Бедная женщина открыла рот, собираясь что-то сказать, да так и осталась стоять с ним, открытым, ошеломленная неслыханным поведением молодого человека в матросской форме. А Шандура между тем достал зеркальце, поправил бескозырку и волосы, тщательно вытер шелковым платочком выступивший пот с лица, вновь принявшего благородный бледноватый цвет. После этого с очаровательной улыбкой повернулся к девушке и попытался представить свои действия как результат похвального желания оградить от неприятности, конечно же, не себя, а ее, Таню. Старуха, дескать, по всему видно, закоренелая мещанка и злая сплетница, и за ее невинной просьбой о помощи скрывался ковар-…».

^[3]

ОГОНЕК В ОКНЕ

Дорога с моста, изогнувшись, поднимается в пологую гору. Широко на этой горе, под старыми большими деревьями расположилось село Никольское. Шумит маслозавод, скрипят подводы, торопятся на пристань автомашины с грузом. Ничто не нарушает обыденной трудовой жизни села.

Долго бродил я по вечереющим улицам села, по его окрестностям. Волнуясь, думал о людях этого края, о своем детстве и вдруг остановился удивленный перед знакомым домиком. В его окне так же, как и тогда, в детстве, горел огонек.

— А где сейчас Нина Ильинична?

Речь шла о Нине Ильиничне Клыковой, одной из первых моих учительниц. Едва ли она здесь. Ведь с тех пор прошло так много времени.

* * *

По дороге торопливо шла женщина, и я с первого взгляда узнал ее.

— Здравствуйте, Нина Ильинична!

Мне было радостно видеть ее, и я не скрывал этого. Да и она тоже живо интересовалась моей судьбой. Говорила она все так же приветливо. Все так же внимательно слушала. Мне подумалось, что она нисколько не изменилась за эти долгие годы, и я сказал ей об этом.

— Нет, что вы! — возразила она. — Старею. А дел в школе по-прежнему полно. Вот и сейчас заходила к своему ученику. Он болен и надо было его навестить…

Когда она рассказывала, в ее словах ясно слышалась не столько забота о себе, сколько забота о своих учениках, о своей школе и работе.

И передо мной мгновенно встали картины иного времени, когда Нина Ильинична была еще молодой учительницей, а мы, можно сказать, — малышами. Это было тревожное время. По вечерам деревенские парни распевали под гармошку прощальные частушки:

Скоро, скоро мы уедем,

И уедем далеко,

Где советские снаряды

Роют землю глубоко!

А мы по утрам, замерзая в своих плохоньких одеждах, пробирались сквозь мороз и сугробы к родной школе. Там нас встречала Нина Ильинична и заботилась о нас, как только могла. Кому ноги укутает потеплее, кому пуговицу пришьет к пальтишку. Всяких забот хватало у нее: и больших и малых.

Все мы тогда испытывали острый недостаток школьных принадлежностей. Даже чернил не было. Бумаги не было тоже. Нина Ильинична учила нас изготовлять чернила из сажи. А тетради для нас делала из своих книг. И мы с великим прилежанием выводили буквы по этим пожелтевшим страницам на уроках чистописания.

По вечерам зимой рано темнело, завывали в темноте сильные ветры. И Нина Ильинична часто провожала учеников из школы. Долго по вечерам горел в ее окне свет, горел озабоченно и трепетно, как сама ее добрая душа. И никто из нас знать не знал, что в жизни у нее случилось большое горе: погиб на фронте муж.

— Нина Ильинична, — сказал я, — вот вспомнил я сейчас, как мы учились, и, честное слово, позавидовал Вам… Я не договорил. Она улыбнулась и весело сказала:

— Спасибо!

— Это Вам спасибо!

* * *

А поздно вечером я опять видел, как долго горел огонек в окне Нины Ильиничны, сельской учительницы, избравшей школьное дело делом всей своей жизни.

Н. Рубцов^[4]

с. Никольское

Газ. «Ленинское знамя», г. Тотьма. 7 ноября 1964 г.