Собственные записки. 1835–1848

Незадолго до приезда моего в Долголяды Александр получил письмо из Петербурга от брата Михаила, уведомлявшего его, что дело его, по коему он был уволен от должности губернатора в городе Архангельске, принимало хороший оборот, и что он мог надеяться получить вознаграждение за претерпенное им напрасно, почему и советовал ему самому приехать в Петербург[95]. Александр обещался ехать, и, как можно было предвидеть, что граф Орлов при свидании с ним заговорит обо мне, то я поручил ему, нигде и никому не упоминая первому обо мне, в случае какого-либо спроса, отвечать, что я считал себя в невозможности вступить в службу, пока будут существовать доходящие до меня слухи, что я вышел в отставку, будто по личному неудовольствию на государя, что ложность сих слухов должна быть ощутительна самим распускающим их: ибо им же самим известно, что по удалении меня от командования корпусом я три месяца жил в Киеве, занимаясь своей контрольной комиссией, коей я был главноуправляющим в ожидании того, что угодно будет государю мне поручить, и что я тогда только оставил службу, когда увидел, что ожидания тщетны и что приличие требовало самовольного удаления моего из службы до получения другого намека. Ныне распущенные о сем обстоятельстве ложные слухи ясно доказывали, что враги мои не умолкли и что они в таком виде представляют государю о моем расположении духа, почему я не могу покуситься на такой скользкий шаг, как вступление в службу, без удостоверения, что появление мое не будет противно государю, причем я просил брата остеречься, чтобы не обязать меня какой-либо неосторожностью в словах к вступлению в службу и искательству у людей, с коими бы не желал я иметь дела; ибо мне дома хорошо, я ничего не ищу, и если буду когда-либо служить, то одному государю, а потому и не имел надобности домогаться чьего-либо иного покровительства.

Пробывши два дня у брата, я возвратился в Москву, а он уехал в Петербург.

Когда в прошедшем году я отказался от наследства, оставшегося после покойного батюшки, братья просили меня принять библиотеку его и инструменты. Я согласился принять ее не прежде как тогда, когда раздел имения между ними совершенно кончится, и когда каждый получит свою часть, и по получении уведомления, что они все дело сие кончили, я благодарил их за сделанный мне подарок.

Александр, в руках коего сии вещи находились, велел уложить их в ящики и отправил в дом Екатерины Федоровны Муравьевой, в ожидании моего о них распоряжения, она же отправила вещи сии в Сокольники, в свой загородный дом. Ящики были уложены без тщания и частью разбились, так что из них книги посыпались, и надобно было их снова перекладывать, что и было сделано в доме Екатерины Федоровны.

Вскоре по приезде моем в Москву я послал за ящиками; их привезли, но числом меньше того, как показано было в накладной, доставленной ко мне Александром. Я разложил книги, и всего отделения французских романов, которое было довольно полно у покойного батюшки, не доставало. Все разыскания и спросы ни к чему не повели, и мне удалось только открыть, что дворецкий Екатерины Федоровны, принимая ящики, дал расписку в том количестве, какое мне сдал, то есть двумя ящиками меньше, чем в накладной, и расписка сия была оставлена братом без внимания, почему я могу заключить, что все отделение книг сих, романов французских, было кем-либо отобрано, тем более что из них ни одного тома разрозненного сочинения в собрании моем не находилось, тогда, как все русские романы были налицо. Инструменты же скорее наброшены, чем уложены: у физических все стекла побиты, прочие поломаны; при том же самые нужные и лучшие для съемки планов инструменты были поделены братьями между собой, что они, конечно, были вправе сделать…

С помощью приглашенного мною книгопродавца Готье я составил книгам каталог, пополнил покупкой разрозненные сочинения и уложил все опять в ящики, что мне стоило около 700 рублей, и сим средством я получил богатую библиотеку, состоящую почти из 3500 томов, для присоединения оной к своей прежней библиотеке, а около 1500 книг старых ни к чему негодных и разрозненных оставил в Москве для продажи, которая, однако же, не удается.

Из инструментов отобрал я несколько лучших и отдал их в починку, с уплатой за них теми, которые мне менее были нужны, но до сих пор еще не получил их.

Село Архангельское, 2-го апреля 1842