Собственные записки. 1835–1848

Воронцов приехал около 15-го числа января. Дня через два виделся он с государем, после заболел, поправился в здоровье и несколько раз опять был у государя. У дома его был всегда большой съезд. Говорили, что он занимался изучением края, где ему доводилось начальствовать, для чего и назначены были государем два молодых офицера, из коих один был, кажется, Генерального штаба, а другой флигель-адъютант; оба они часто ездили по поручениям на Кавказ, и по сему полагали их совершенно знакомыми с делами того края…

Первый приступ Воронцова к делу был основателен: без сомнения главная помеха в управлении Кавказом гнездилась в Петербурге…

В Петербурге много заботились о назначении к Воронцову начальника штаба. Ожидали, к кому он обратится; полагали, что он изберет меня; но мне уже было известно, что он сего не сделает, и мне самому не хотелось бы принять сей должности, самой неблагодарной из всех занимаемых мною в течение службы моей. Некоторое время носился слух, что призван будет из Киева Граббе, который так несчастливо кончил командование свое на линии; после стали говорить о Гурке, который только что возвратился с Кавказа с намерением не возвращаться к прежней должности, в которой его преследовали постоянные неудачи.

Однако Гурко был у государя, который долго с ним разговаривал и отпустил его от себя с Александровской лентой… Сказывали, что государю в особенности понравилось то, что Гурко не отзывался дурно о своем бывшем начальнике – странная заслуга, если сказание сие справедливо. Гурко уверял государя, что несправедливы слухи об упадке духа в войсках. Что ему оставалось делать, как не хвалить тех, которых он погубил, которые его осмеяли и указывали на него, как на виновника всех бедствий, их постигших? Иначе погубил бы себя Гурко навсегда. Он имел довольно ловкости, чтобы не только никого не обвинять, но даже уверить, что дела им на линии оставлены в блестящем виде; а вскоре стали говорить в Петербурге, что в самом деле все там идет к лучшему, что в мечетях упоминают нашу царскую фамилию, что снабжение Шамиля артиллерией есть для него зло, ибо пушки задерживали быстроту движений его; что турецкий султан отказался помогать абхазцам, опираясь на союз свой с Россией, что чеченцы просятся к нам поселиться, и множество подобного вздора.

Брат Михайла, желавший узнать что-нибудь повернее о происходящем, съездил к Орлову и, расхваливая достоинства Воронцова, то есть барство, богатство, представительность его и ласковое обхождение, признавал, что всем сим обладает новый наместник вполне и что влияние его в том крае тем сильнее будет, что он еще пользуется доверенностью государя; но теперь, продолжал он, остается к довершению этого только одно: «ума придать», кого к нему назначить в начальники штаба? Орлов много смеялся сему обороту; он сам не находил Воронцова способным к занятию возложенной на него должности и удержал дальнейшие суждения свои, которые могли бы обнаружить его образ мыслей. Воронцов заведет там английскую конституцию, продолжал Михайла; но Орлов не был согласен с сим мнением и говорил, что хотя Воронцов и выставлял себя снисходительным и либеральных суждений, но что он в кругу управления своего был всегда завистлив к власти своей и любил показывать ее, где только мог.

Брат при сем случае положительно дал заметить графу Орлову, что я никому из знати, кроме него, не делаю визитов, что я не был и не буду ни у Михайла Павловича, ни у военного министра, и граф Орлов это одобрил, но почему одобрил, не знаю. Казалось мне, что он отклонял от меня все, что могло мне дать доступ к государю.