События и люди 1878–1918

К сожалению, в эпизоде с телеграммой президенту Крюгеру канцлеру изменили его осмотрительность и свойственный ему ясный взгляд на вещи. Только этим можно объяснить то, что он так упорно настаивал на отсылке телеграммы Крюгеру. Князь, правда, подчинился влиянию такой энергичной личности, как красноречивый бывший прокурор фон Маршалль, и убедительным речам сладкозвучного, словно сирена, фон Гольштейна. Тем не менее, он оказал этим плохую услугу своей стране, а мне причинил большой вред как в Англии, так и в моей стране.

Ввиду того, что так называемая Крюгеровская телеграмма вызвала много шума и явилась причиной важных политических последствий, я хочу подробно рассказать об этой истории.

Вторжение Джемсона[3]

вызвало в Германии большое, все возраставшее возбуждение. Германский народ был возмущен этим насилием над маленькой нацией, по происхождению нидерландской, — стало быть, нижнесаксонско-немецкой, — пользовавшейся у нас, как родственный народ, особой симпатией. Это возбуждение, охватившее также и высшие круги общества и угрожавшее породить большие затруднения в отношениях с Англией, причиняло мне немало забот. Я придерживался того мнения, что если Англия хочет завоевать бурскую территорию, то этому помешать нельзя, хотя я и был убежден в том, что этот захват является несправедливым. Но я не мог преодолеть общее настроение: даже в кругу моих близких знакомых меня довольно строго осуждали за мою позицию в этом вопросе.

Однажды на совещании у рейхсканцлера, моего дяди, на котором присутствовал и имперский статс-секретарь по морским делам адмирал Голльман, неожиданно появился сильно взволнованный статс-секретарь барон Маршалль с какой-то бумагой в руках. Он заявил, что возбуждение в народе и в рейхстаге так велико, что совершенно необходимо дать ему внешнее выражение. Это лучше всего можно сделать, послав телеграмму президенту Крюгеру, черновик которой он держал в руках. Я высказался против этого, и меня поддержал адмирал Голльман. Рейхсканцлер при этих дебатах вначале держался пассивно. Я знал, что психология английского народа совершенно не знакома Министерству иностранных дел и барону Маршаллю, и потому пытался разъяснить те последствия, которые этот шаг вызовет в английском народе; мне вторил адмирал Голльман. Но Маршалля нельзя было переубедить. Тогда заговорил, наконец, и канцлер, который заявил, что я, как конституционный монарх, не имею права идти против народного сознания и своих конституционных советников. В противном случае грозит опасность, что сильное возмущение оскорбленного в своем чувстве справедливости и сочувствующего нидерландцам немецкого народа выйдет из берегов и обратится также и против меня. Уже и так-де в народе говорят: кайзер сам наполовину англичанин и питает тайные симпатии к Англии; он-де находится вполне под влиянием своей бабушки, королевы Виктории; пора положить конец влиянию английских дядюшек; кайзер должен выйти из-под английской опеки и т. д. Поэтому он, канцлер, если бы даже признавал справедливость моих возражений, но во имя общеполитических интересов, а прежде всего — во имя добрых отношений между мной и моим народом, должен настаивать на подписании мною телеграммы. Он и фон Маршалль берут на себя как конституционные советники полную ответственность за телеграмму и ее последствия.

Адмирал Голльман на предложение канцлера разделить его точку зрения и со своей стороны выступить против меня ответил отказом, заметив, что весь англосаксонский мир непременно взвалит ответственность за телеграмму на кайзера, ибо там никогда не поверят, что эта провокация исходит от старшего советника Его Величества, а будут ее толковать как «импульсивный» поступок «юного» кайзера.

После этого я попытался еще раз отговорить канцлера и Маршалля от их плана. Но оба они настаивали на том, чтобы я подписал телеграмму, подчеркивая, что ответственность за последствия они целиком берут на себя. Я считал, что, исчерпав все доводы, я, в конце концов, не могу не считаться с их соображениями, и подписал телеграмму.

Весь этот эпизод со всеми деталями, как он здесь описан, снова был вызван в моей памяти адмиралом Голльманом незадолго до его смерти. В газете «Times» в номере от 11 сентября 1920 года тогдашний корреспондент этой газеты сэр Валентин Чирол рассказывает, что непосредственно после отсылки этой телеграммы г-н фон Маршалль сказал ему, что в последней передавалось не личное мнение кайзера, а «государственный акт», за который канцлер и он сам несут полную ответственность.