События и люди 1878–1918

Наряду с односторонностью школьного образования мне особенно бросались в глаза житейские планы тогдашнего юношества. Молодежь того времени преимущественно занимала мысль, как бы сделать карьеру в качестве чиновника, причем достичь звания юриста или асессора всегда считалось самой достойной целью. Это объясняется тем, что быт старой Пруссии еще давал себя чувствовать и в молодой Германской империи. Пока государство состояло преимущественно из правительства и чиновничьего аппарата, стремление немецкого юношества к чиновничьей карьере было понятно и обосновано: в чиновничьем государстве это и был для молодого человека настоящий путь к служению отечеству. Уверенные в себе, сильные благодаря спорту британские мальчики, с которыми я познакомился в Итоне, конечно, уже тогда говорили о колониальных завоеваниях, об экспедициях для исследования новых земель, о распространении британской торговли. Они стремились увеличить и укрепить Великобританию в качестве пионеров своего великого отечества посредством практической свободной деятельности, а не в качестве государственных служащих. Англия давно уже была мировым государством, в то время как мы еще были чиновничьим. Поэтому английская молодежь могла себе ставить более крупные и далеко идущие цели. Но, после того как Германия также вступила в качестве ценного фактора в мировое хозяйство и мировую политику, круг идей немецкого юношества должен был бы видоизмениться несколько более быстрым темпом. Поэтому я в позднейшие годы моего царствования с беспокойством сравнивал гордых молодых британцев, изучавших латинский и греческий языки гораздо меньше, чем это требовалось у нас, с бледными, переучившимися детьми моей страны. Конечно, и тогда уже в Германии были предприимчивые люди, в доказательство чего можно привести ряд блестящих имен. Но мысль о том, что можно служить отечеству не по определенному официальному, проторенному пути, а свободным соревнованием, еще не укрепилась у всех в достаточной степени. Я привел английский пример потому, что мне кажется более правильным брать без предубеждения все хорошее, где бы мы его ни находили, чем ходить с шорами на глазах.

Именно поэтому я, будучи кайзером, повел борьбу за школьную реформу для моего немецкого юношества, встретив отчаянное сопротивление и со стороны филологии внутри министерства и вне его, и со стороны педагогических кругов. К сожалению, реформа вышла не такой, какую я задумывал, и привела не к тем результатам, на которые я надеялся.

Идея германизма во всем ее величии была разъяснена изумленному немецкому народу только Чемберленом в его книге «Основные черты XIX столетия». Но, как показывает гибель немецкого народа, это было напрасно. Немцы распевали, правда, «Германия превыше всего», но вместе с тем они, по приказанию врагов, позволили свергнуть кайзера, уничтожить империю, подчинившись руководству русских преступников, в культурном отношении стоявших неизмеримо ниже их, и вонзив таким образом кинжал в спину собственной тягостно борющейся армии. Если бы немцы всех сословий и всех званий были воспитаны на чувстве гордости своим отечеством, такое самоуничижение большого народа было бы немыслимо. Это унижение, происшедшее, несомненно, при особых, в высшей степени тяжелых обстоятельствах, является тем менее понятным, что в мировой войне немецкое юношество, хоть и переучившееся и не столь закаленное спортом, как английское, совершило поистине неслыханные деяния. 1914–1918 годы показали, чем мог бы стать немецкий народ, если бы он правильно развивал свои превосходные качества. 4 августа 1914 года, герои Лангемарка, бесчисленные великолепные фигуры немцев всех сословий в нужде и смертельных опасностях долгой войны — все это показывает, на что способен немец, когда он отбрасывает в сторону филистерство и с воодушевлением, которое у него так редко открыто проявляется наружу, берется за великое дело. Пусть немецкий народ никогда не забудет об этих воплощениях своего лучшего национального «Я» и всеми силами стремится им подражать, навсегда восприняв их подлинно немецкий дух.

На посту министра юстиции я застал уважаемого друга моего отца его превосходительство фон Фридберга, которого еще со времен моей юности я знал как желанного гостя в родительском доме. Я питал к нему такое же глубокое уважение, каким этот простой общительный человек пользовался у моих родителей.