Сочинение Набокова

Ее понимание братниных сочинений было непревзойденным. Она знала и могла читать по памяти не только уйму его стихов («стишков», как между ними говорилось), но и большие куски прозы на обоих языках, знала и редко посещаемые закоулки его книг, а не только большие дороги, и везде сделала много самостоятельных и значительных открытий. Из них очень многие, едва ли не большинство, остались никому не известны. Все свои находки она или доверяла памяти, которая была огромной вместимости, живая и незамутненная до самого конца, или записывала на полях книг брата, которые он ей надписывал нежнейшими словами и замысловатыми бабочками. В поздние годы она, бывало, перечитывала тот или другой его роман, чтобы ответить на запрос какого-нибудь учителя из Колорадо или любителя из Ленинграда, и давала блестящие изъяснения трудного места, на котором все посетители прежде спотыкались. Из русских его книг она выше всех ставила «Дар», а из английских «Севастьяна», а к «Лолите» была холодна, отлично впрочем иная ее достоинства, большинству читателей неизвестные. Иногда она спрашивала, что я думаю о том или этом истолковании, и так как я почти всегда с нею соглашался — не из любезности, а оттого что в этих вещах она всегда была права, — она говорила: «Ну, да. Ведь ясно же, странно что этого никто не видит» (что, например, двенадцать пришлецов, держащихся поодаль от пикника Винов, это апостолы, или что название деревни, в которой родилась Иоанна д'Арк, имеет важное отношение к загадке Севастьяна Найта). Она получала, и со вниманием прочитывала, растущую гору печатной продукции о ее брате, которую авторы и издатели присылали ей и с запада и с востока. Она отвечала на множество вопросов (какого цвета был шкап или стол в кабинете на Морской, тот ли это Сикорский, правда ли, что они царской крови, правдали, что ее брат был в Москве incognito, с чужим паспортом, с бородой и с визой делегата съезда биологов) и просьб (не захочет ли ее брат, или вдова, или сын, финансировать издание его сочинений, или фильм о нем, не купит ли он за огромные деньги первое издание своей книжки стихов), и однажды выдержала несколько ежедневных чтений вслух переводов разсказов, терпеливо и по большей части молча слушая, но иногда делая безценно-нужные замечания, исправляя какую-нибудь чудовищную ошибку или неловкость (переводчик наивно воображал, что весьма недурно владеет обоими языками).

Ты пропустишь свой поезд

Платформа станции Монтрё; ждут поезда на Женеву.

В ожидании поезда [КС. 46]

«Чем бы любовь к колесу ни объяснялась, мы с тобой будем вечно держать и защищать… те мосты, на которых мы проводили часы с двухлетним, трехлетним, четырехлетним сыном в ожидании поезда» («Другие берега»).

Этот железнодорожный мост ведет на Несторштрассе, 22, последний адрес Набоковых в Берлине, где они прожили до самого отъезда из Германии; где написаны, среди прочего, «Приглашение на казнь» и большая часть «Дара», и где в 1934 году родился их сын Дмитрий.

Мы диву давались

[КС. 80 и 274]

«С безграничным оптимизмом он надеялся, что щелкнет семафор, и вырастет локомотив из точки вдали, где столько сливалось рельс между черными спинами домов» («Другие берега»).

Тот же вид — с точки зрения четырехлетнего ребенка. Невидимые родители справа и слева держат его за руки.

Радиусы любви [КС. 372]

Итака, дом на Каюгских высотах недалеко от Корнельского университета. Здесь в сентябре 1951 года у Набокова был солнечный удар («жар, боль в висках, безсонница, блестящее но безмодное мельтешение мысли и воображения…»), и здесь он написал свой последний разсказ «Ланс», трехслойный этюд о любви к пространству, времени и к сыну.

Полупрозрачное стекло [кс. 119]

Гостиная в доме № 880 на Вышней улице в Итаке, где Набоковы жили в середине 1950-х годов. Это мизансцена первых строк поэмы Шейда о «Бледном огне».

Рукописи превосходно горят

[КС. 315]

Двор дома 802 по ул. Сенеки, в Итаке, куца Набоковы переехали в 1948 году. Летом 1950 года, разочаровавшись в начатом новом романе о Хуаните Дарк, В. Н. понес сюда стопки карточек с двенадцатью главами будущей «Лолиты», чтобы сжечь их в печке для садового мусора. Жена остановила его, посоветовав еще подумать. Подумав, он передумал: «Привидение уничтоженной книги поселилось бы среди моих бумаг и преследовало бы меня до конца жизни».

Дом с мезонином

[КС. 138]