Сочинения, том 1 (1839 – 1844)

Кёльн, 9 января. Было бы совершенно невероятно, если бы: «хорошая» пресса во всех концах Германии не пыталась теперь заслужить в походе против нас свои рыцарские шпоры, и во главе её – аугсбургская пророчица Олдама^{80}, с которой у нас, в ответ на её вторичный вызов, скоро будет серьёзный разговор. Сегодня же мы займёмся нашей инвалидной соседкой, почтеннейшей «Kölnische Zeitung». Toujours perdrix![62]

Прежде всего, «предварительно кое о чём», или «кое-что предварительное», – памятка, которую мы желаем предпослать нашим разъяснениям относительно сегодняшнего доноса этой газеты. Мы хотим рассказать презабавный анекдот о том, какими способами «Kölnische Zeitung» старается заслужить «уважение» правительства, как она претворяет в жизнь «истинную свободу» в противоположность «произволу», как умело она ставит себе «границы» изнутри. Благосклонный читатель вспомнит, как в № 4 «Rheinische Zeitung» редакция «Kölnische Zeitung» обвинялась в том, что она сама сфабриковала ту корреспонденцию из Лейпцига, в которой почти ликующим тоном возвещается о многократно обсуждавшемся запрещении; как читатель помнит, «Kölnische Zeitung» при этом был дан дружеский совет воздержаться от всякой серьёзной попытки защищать подлинность этого документа и одновременно было сделано вполне определённое предупреждение, что в противном случае мы вынуждены будем огласить, «в связи с мистической корреспонденцией из Лейпцига», ещё один неприятный факт. Благосклонный читатель вспомнит также робкий, уклончивый ответ «Kölnische Zeitung» от 5 января, наше вторичное опровержение в № 6 и то «страдальческое молчание», которое «Kölnische Zeitung» сочла за благо соблюдать в этом деле. Мы имели в виду следующий факт. «Kölnische Zeitung» находила оправдание для запрещения «Leipziger Allgemeine Zeitung» в одном сообщении этой газеты, которое

«совершенно выходит за границы приличия и даже у нас должно показаться всякому умеренному и рассудительному человеку непостижимой нескромностью

».

Совершенно очевидно, что имелось в виду обнародование письма Гервега^{81}. Можно было бы, пожалуй, и согласиться с только что приведённым мнением «Kölnische Zeitung», если бы только сама «Kölnische Zeitung» не намеревалась за несколько дней перед этим опубликовать письмо Гервега

. Этому её доброму намерению, правда, не суждено было осуществиться, но только потому, что она наткнулась на «границы», поставленные «извне».

Мы вовсе не хотим бросить этим упрёк «Kölnische Zeitung» в неблагонадёжных помыслах, но мы должны спросить наших читателей, можно ли это считать вполне постижимой скромностью, не является ли это, наоборот, нарушением всех границ приличия и общественной морали, когда кто-нибудь инкриминирует своему ближнему, в качестве достойного смертной казни преступления, тот же самый поступок, который он сам только что намерен был совершить и которого он сам

не совершил только в силу внешних препятствий. После этих разъяснений никого не должно удивить, что нечистая совесть побудила «Kölnische Zeitung» в ответ нам выступить сегодня с доносом. Она говорит:

«Там» (в «Rheinische Zeitung») «развивается взгляд, что необычайно резкий, почти оскорбительный, во всяком случае неприятный тон, который пресса принимает по отношению к Пруссии, имеет своим единственным основанием желание заставить правительство прислушаться, желание расшевелить его. Ибо народ, по мнению „Rheinische Zeitung“, уже далеко перерос все существующие государственные формы, которые страдают особого рода пустотой, – народ, как и пресса, не питает никакого доверия к этим установлениям, и ещё меньше верит он в возможность их развития изнутри».

«Kölnische Zeitung» сопровождает эти слова следующей тирадой: