человека, его страсти и т.д. суть не только антропологические определения в [узком] смысле, но и подлинно онтологические утверждения сущности (природы) и если они реально утверждают себя только тем, что их предмет существует для них чувственно, то вполне понятно, 1) что способ их утверждения отнюдь не один и тот же и что, более того, различный способ утверждения образует особенность их бытия, их жизни; каким образом предмет существует для них, это и составляет своеобразие каждого специфического наслаждения; 2) там, где чувственное утверждение является непосредственным уничтожением предмета в его самостоятельной форме (еда, питье, обработка предмета и т.д.), это и есть утверждение предмета; 3) поскольку человек человечен, а следовательно, и его ощущение и т.д. человечно, постольку утверждение данного предмета другими людьми есть также и его собственное наслаждение; 4) только при помощи развитой промышленности, т.е. через посредство частной собственности, онтологическая сущность человеческой страсти осуществляется как во всей своей целостности, так и в своей человечности; таким образом, сама наука о человеке есть продукт практического самоосуществления человека; 5) смысл частной собственности, если ее отделить от ее отчужденности, есть наличие существенных предметов для человека как в виде предметов наслаждения, так и в виде предметов деятельности.
Деньги
, обладающие свойством все покупать, свойством все предметы себе присваивать, представляют собой, следовательно, предмет в наивысшем смысле. Универсальность этого их свойства есть всемогущество их сущности; поэтому они слывут всемогущими. Деньги – это сводник между потребностью и предметом, между жизнью и жизненными средствами человека. Но то, что опосредствует мне мою жизнь, опосредствует мне и существование другого человека для меня. Вот что для меня означает другой человек.«Тьфу, пропасть! Руки, ноги, головаИ зад – твои ведь, без сомненья?А чем же меньше все мои праваНа то, что служит мне предметом наслажденья?Когда куплю я шесть коней лихих,То все их силы – не мои ли?Я мчусь, как будто б ног такихДве дюжины даны мне были!»Гёте. «Фауст» (слова Мефистофеля)[18]
Шекспир
в «Тимоне Афинском»:«…Золото? МеталлСверкающий, красивый, драгоценный?Нет, боги! Нет, я искренно молил…Тут золота довольно для того,Чтоб сделать все чернейшее – белейшим,Все гнусное – прекрасным, всякий грех –Правдивостью, все низкое – высоким,Трусливого – отважным храбрецом,А старика – и молодым и свежим!…ЭтоОт алтарей отгонит ваших слугИз-под голов больных подушки вырвет.Да, этот плут сверкающий начнетИ связывать и расторгать обеты,Благословлять проклятое, людейНиц повергать пред застарелой язвой,Разбойников почетом окружать,Отличьями, коленопреклоненьем,Сажая их высоко, на скамьиСенаторов; вдове, давно отжившей,Даст женихов; раздушит, расцветит,Как майский день, ту жертву язв поганых,Которую и самый госпитальИз стен своих прочь гонит с отвращеньем! –Ступай назад, проклятая земля,Наложница всесветная, причинаВражды и войн народов…».