Сочинения, том 42 (январь 1844 – февраль 1848)

Конечно, в твоих глазах твой продукт является орудием, средством для овладения моим продуктом и поэтому для удовлетворения твоей потребности. Но в моих глазах он есть цель нашего обмена. Наоборот, ты имеешь в моих глазах значение средства и орудия для производства того предмета, который для меня является целью, а ты, в свою очередь, находишься в таком же отношении к моему предмету. Но 1) каждый из нас действительно делает себя тем, чем он является в глазах другого; ты действительно превратил себя в средство, в орудие, в производителя твоего собственного предмета для того, чтобы овладеть моим предметом; 2) твой собственный предмет есть для тебя лишь чувственная оболочка, скрытая форма моего предмета; ибо твое производство означает, выражает стремление приобрести мой предмет. Следовательно, на деле ты для самого себя стал средством, орудием твоего предмета,

рабом которого является твое желание, и ты поработал как раб ради того, чтобы предмет твоего желания никогда вновь не оказал тебе милости. Если это взаимное порабощение нас предметом в начале развития и в действительности выступает как отношение господства и рабства, то это есть лишь грубое и откровенное выражение нашего существенного отношения.

Наша взаимная ценность есть для нас стоимость имеющихся у каждого из нас предметов. Следовательно, сам человек у нас представляет для другого человека нечто лишенное ценности.

Предположим, что мы производили бы как люди. В таком случае каждый из нас в процессе своего производства двояким образом утверждал бы и самого себя и другого: 1) Я в моем производстве опредмечивал бы мою индивидуальность, ее своеобразие

, и поэтому во время деятельности я наслаждался бы индивидуальным проявлением жизни, а в созерцании от произведенного предмета испытывал бы индивидуальную радость от сознания того, что моя личность выступает как предметная, чувственно созерцаемая и потому находящаяся вне всяких сомнений сила. 2) В твоем пользовании моим продуктом или твоем потреблении его я бы непосредственно испытывал сознание того, что моим трудом удовлетворена человеческая потребность, следовательно, опредмечена человеческая сущность, и что поэтому создан предмет, соответствующий потребности другого человеческого существа. 3) Я был бы для тебя посредником между тобою и родом и сознавался бы и воспринимался бы тобою как дополнение твоей собственной сущности, как неотъемлемая часть тебя самого, – и тем самым я сознавал бы самого себя утверждаемым в твоем мышлении и в твоей любви. 4) В моем индивидуальном проявлении жизни я непосредственно создавал бы твое жизненное проявление, и, следовательно, в моей индивидуальной деятельности я непосредственно утверждал бы и осуществлял бы мою истинную сущность, мою человеческую, мою

общественную сущность.

Наше производство было бы в такой же мере и зеркалом, отражающим нашу сущность.

Таково было бы положение вещей, при котором с твоей стороны имело бы место то же самое, что имеет место с моей стороны.

Рассмотрим различные моменты, выступающие в нашем предположении.

Мой труд был бы свободным проявлением жизни и поэтому наслаждением жизнью. При предпосылке частной собственности он является отчуждением жизни, ибо я тружусь для того, чтобы жить, чтобы добывать себе средства к жизни. Мой труд не есть моя жизнь.

Во-вторых: в труде я поэтому утверждал бы мою индивидуальную жизнь и, следовательно, собственное своеобразие моей индивидуальности. Труд был бы моей истинной

, деятельной собственностью. При предпосылке частной собственности моя индивидуальность отчуждена от меня до такой степени, что эта деятельность мне ненавистна, что она для меня – мука и, скорее, лишь видимость деятельности. Поэтому труд является здесь также лишь вынужденной деятельностью и возлагается на меня под давлением всего лишь внешней случайной нужды, а не в силу внутренней необходимой потребности.

Мой труд может проявиться в моем предмете только как то, что он собой представляет. Он не может проявиться как то, чего он по своей сущности собой не представляет. Поэтому он не проявляется теперь только как предметное, чувственно созерцаемое и вследствие этого находящееся вне всяких сомнений выражение моей самоутраты и моего бессилия.