— Пошли, Джеймс! Давайте осмотрим фабрику, не откладывая в долгий ящик. Я все равно собирался это сделать, узнав, что «Секатур» швартуется на их верфи. Между прочим, — добавил он, — неделю назад она отплыла в Гавану. — Таможенники опять осмотрели все до последнего винтика и опять ничего не нашли. Предположили, что у яхты есть фальшкиль, почти оторвали его — и опять ничего! Пришлось поставить ее на ремонт. Ни тени чего-либо подозрительного, уж не говоря о золотых монетах! И все же надо пойти туда и разнюхать. Познакомиться с этим другом Гробовщиком или как его там? Затем я свяжусь с Орландо и Вашингтоном. Мы должны держать их в курсе. Их задача — поймать парня, который действовал в поезде. Хотя, быть может, уже слишком поздно. Наведайтесь к Солитэр и попросите ее никуда не выходить, пока мы не объявимся. Заприте ее на ключ. В Тампе мы отведем ее пообедать. Там лучший ресторан на всем побережье. Между прочим, кубинский — «Лос Новедадес». По дороге заедем в аэропорт и купим билеты на завтра.
Лейтер схватил телефонную трубку и стал звонить на междугородную. Бонд пошел в комнату Солитэр.
Через десять минут они вышли из домика.
Солитэр не хотела оставаться одна. Прижавшись к Бонду, она смотрела на него глазами, полными страха.
— Я так хочу уехать отсюда, — говорила она. — У меня плохое предчувствие…
Бонд нежно поцеловал ее.
— Не бойся, все будет хорошо, — уверял он ее. — Не позже чем через час мы вернемся. Здесь с тобой ничего не случится. Потом мы будем все время вместе до самого отлета. В Тампе мы сможем провести ночь и отправить тебя рано утром.
— Да, конечно, мы так и сделаем, — нервно ответила Солитэр. — Так будет лучше. Мне не нравится это место. Я чувствую себя в опасности. — Она обвила его руками за шею. — Не думай, что у меня истерика. — Она поцеловала его. — Теперь можешь идти. Я только хотела увидеть тебя на прощание. Приходите быстрее.
Услышав голос Лейтера, Бонд вышел и запер домик на ключ.
Следуя за Феликсом к его машине, стоявшей на Парку-эй, Бонд думал о Солитэр с беспокойством. Вряд ли ей угрожала опасность в таком мирном и тихом месте, одном из тысячи подобных ему на острове. Едва ли Биг мог выследить ее здесь. Но, веря в интуицию Солитэр, их последний разговор не мог не оставить в нем чувство тревоги.
При виде машины Лейтера Бонд отогнал мрачные мысли.
Ему нравились скоростные машины, и он любил сидеть за рулем. Но именно американские автомобили по большей части не вызывали у Бонда эмоций. Им не хватало индивидуальности и характера в отличие от европейских машин. Для американца «кар» — только средство передвижения, не больше, не отличающееся от других ни цветом, ни формой, ни даже тоном своих гудков. Они рассчитаны на год службы, затем их обменивают с доплатой на новую модель года. В таком «каре» — с автоматическим переключением передач, с гидравлическим приводом рулевого управления, с улучшенной амортизацией — пропадает вся радость вождения! От водителя не требуется особого усилия, а тот контакт с машиной и дорогой, который требует реакции и умения от европейского водителя, здесь совершенно пропадает. Все американские машины напоминали Бонду детские электрические автомобильчики с бампером, похожие на жуков, в которых можно было кататься, положив одну руку на рулевое колесо, включив радио на полную громкость и полностью положившись на автомат, следивший за сквозняками в салоне.
Лейтер раздобыл где-то старенький «корд», одну из немногих американских машин, имеющих собственное «лицо». Бонд с удовольствием сел в ее низкий салон и стал прислушиваться к легкому скрежету шестеренок в коробке передач и низкому рокоту двигателя. «Машина 15-летней давности, — думал он, — а выглядит не хуже самых современных».
Они въехали на широкую эстакаду над заливом, отделяющим узкий перешеек острова, протянувшийся миль на 20, от Сент-Питерсберга и его окрестностей.
Машина медленно продвигалась по Сентрал-авеню в сторону залива Яхт, где располагались главная морская гавань и большие отели. Бонд уловил в атмосфере города то особенное, за что его называли «старым, добрым домом» Америки. Он увидел его обитателей с седыми или голубоватыми волосами и знаменитую набережную, про которую ему рассказывала Солитэр, с олдстерами, в несколько рядов сидящими на скамеечках и напоминающими скворцов на Трафальгарской площади.
Солнце отражалось в пенсне седовласых старушек с крепко поджатыми губами и согревало иссохшие руки и плечи тянущихся к нему старичков в рубашках «а ля Гарри Трумэн», окрашивая нежным загаром их розовые, блестящие лысины. В городе тем не менее царила атмосфера товарищества: олдстеры обменивались новостями и сплетнями, договаривались об игре в шафлборд и бридж, хвастали письмами от детей и внуков, судачили о высоких ценах.
Не обязательно было быть среди них, чтобы слышать все это. Это носилось в воздухе, угадывалось в покачивании седых голов, в похлопывании друг друга по спинам, в покашливающих и присвистывающих звуках, которые издавали седовласые «юнцы».