Сочинения в двенадцати томах. Том 1

О’Коннель продолжал играть свою все более и более раздвоившуюся роль. С одной стороны, он «советовал» (например, в письме к Дэнканнону) прислать побольше войск против бунтующих и указывал, что «со всякой точки зрения лучше всего увеличить королевские войска». А с другой стороны, эти же бунтующие самым фактом своего существования давали ему главную точку опоры в парламентской борьбе против десятины, ибо он вечно ссылался именно на их существование как на серьезнейшую причину, которая должна была побудить министерство к уступке. Наконец, с третьей стороны, крестьяне, боровшиеся против десятины, и низшее католическое духовенство, весьма деятельно их в этой борьбе поддерживавшее, считали О’Коннеля главным своим знаменосцем в борьбе против ненавистного англиканского побора. И в парламенте во время отчаянных и тщетных попыток задержать или изменить усмирительный билль, победоносно проходивший чрез обе палаты, О’Коннель все напирал на то, что подобные драконовские меры нужно было бы направить против «белых парней», а не против всей страны и т. д. Все это ни к чему не привело. В эти годы (1832–1837) правительство, все равно какое — вигистское или торийское, — могло себя чувствовать увереннее, нежели раньше или позже, ибо агитация по поводу реформы уже окончилась, а агитация чартистская еще не разгорелась; Англия была в эти годы сравнительно спокойна. Поэтому О’Коннель видел себя в таком положении, что он не мог даже желать падения ненавистных вигов, ибо тори, которые бы их заменили, были еще гораздо ненавистнее. Когда убрали наконец из Ирландии Стенли, О’Коннель смотрел на это как на решительную заслугу правящих кругов перед его родиной. Был сменен и Энгльси (его заменил Уэльси, лучше относившийся к своему «вице-королевству»). Но все эти перемены вовсе не знаменовали наступления лучших дней для Ирландии. Полиция усердствовала по-прежнему, процессы против печати возбуждались неукоснительно. В это время в Ирландии все заметнее стало обозначаться новое течение, недовольное тем, что О’Коннель не торопится внести в парламент давно уже владевшее и его мыслями, и мыслями ирландских образованных кругов предложение об отмене унии между Англией и Ирландией. Фиргэс О’Коннор, один из представителей этого ирландского течения (впоследствии принимавший живейшее участие в чартизме), был выбран в парламент и заявил, что внесет в палату общин предложение об отмене унии. Это побудило О’Коннеля против желания, с неспокойным сердцем, с редкой в нем неуверенностью предупредить возникавший раскол и самому внести желательный радикальному течению билль. Конечно, билль не мог не провалиться, т. е. провалилось даже то подготовительное предложение, предложение создать комитет для рассмотрения вопроса, на котором настаивал О’Коннель. Ирландский лидер в своей речи, к которой он долго и тщательно готовился, больше всего говорил об исторической стороне дела, о тех подкупах и насилиях, которые были пущены в ход английским правительством в 1798–1800 гг. для уничтожения самостоятельного дублинского парламента. Он указывал весьма ядовито на то обстоятельство, что ведь английский парламент за 33 года, истекшие со времени унии, обнаруживал замечательную заботливость и попечительность относительно Ирландии, вечно назначал комитеты, комиссии, расследования и так далее о всяких, иногда самых мелких, фактах ирландской жизни. Почему же не назначить еще один комитет для расследования исторического вопроса о происхождении и способах осуществления унии 1800 г.? Он и предлагает джентльменам нижней палаты заинтересоваться этим предметом и назначить комитет. Но джентльмены не заинтересовались. Предложение О’Коннеля было отвергнуто большинством 523 голосов против 38. Не только почти все англичане, но только депутаты от Ирландии, присланные оранжистами и вообще сторонниками английского владычества в Ирландии, но и больше половины из тех 85 ирландцев, которые в других вопросах поддерживали О’Коннеля, либо не явились, либо голосовали против его предложения. О’Коннель был совершенно подготовлен к этой неудаче. Действительно, давало ли хоть что-нибудь повод надеяться на благоприятное решение вопроса при тогдашних условиях? Конечно, ничего. Расторжение унии огромному большинству парламента, так же как и министерству, как и королю Вильгельму IV, представлялось шагом самым опасным, самым революционным, самым фатальным не только для благополучия, но прямо для спокойного существования английской державы. Запугать англичан в данном случае у О’Коннеля тоже не было никаких шансов, да и народное движение, происходившее в Ирландии, направлялось не против унии, но против лендлордов и церковной десятины. Требовать радикальнейшей политической реформы, не имея за собой ровно никакой существенной поддержки, никаких серьезных средств, можно было сколько угодно, но ни о малейших надеждах осуществить это желание не могло быть и речи. О’Коннель довольно неопределенно утешал себя и своих друзей тем, что идея расторжения унии имела некоторый «моральный»

успех в палате. Если эта попытка имела какой-нибудь смысл, то разве в том отношении, что сплотила вокруг О’Коннеля часть ирландской оппозиции, которая непременно требовала, чтобы эта попытка была совершена. После ее неудачи все внимание О’Коннеля и предводимой им оппозиции из высших и средних слоев Ирландии снова и всецело устремилось на вопрос, по-прежнему выдвигавшийся жизнью деревни, жизнью арендаторской голытьбы.