Но евреи называли демонами только злых духов, а не добрых и злых, как это делали греки. Добрых же демонов они называли Духом Божиим и считали пророками тех, в чье тело такие демоны входили. Короче говоря, все необыкновенное в хорошем смысле евреи приписывали Духу Божиему, а все плохое – какому-нибудь демону, χαχοδαίμων – злому демону, т.е. дьяволу. Поэтому они называли беснующимися, т.е. одержимыми бесами, тех, кого мы называем сумасшедшими или лунатиками; или тех, кто страдает падучей; или тех, кто говорил что-нибудь, что евреи вследствие непонимания считали абсурдом. Точно так же они о не очень опрятных людях говорили, что они одержимы нечистым духом, а о немом человеке – что он одержим немым дьяволом. Об Иоанне Крестителе (Матф. 7, 20) ввиду необычайности его постои они говорили, что в нем сидит бес. А нашему Спасителю, говорившему, что, кто соблюдает слово его, не увидит смерти вовек, они сказали: Теперь узнали мы, что бес в тебе, Авраам умер, и пророки умерли. И снова, когда наш Спаситель сказал (Иоан. 8, 52), что они ищут убить его, они ответили ему: Бес в тебе, и поэтому его надо убить. Отсюда вытекает с очевидностью, что евреи придерживались тех же взглядов относительно призраков, а именно что они не призраки, т.е. идолы воображения, а реальные объекты, независимые от представления.
Почему же наш Спаситель не отверг это учение.
Однако, если это учение неверно, спросит кто-нибудь, почему же наш Спаситель не восстал против него и не опровергал его? Мало того, почему он по разным поводам употребляет такие выражения, которые как будто подтверждают это учение? На это я отвечаю, что, прежде всего, там, где Христос говорит, что Дух не имеет ни плоти, ни костей, он хотя этим и подтверждает, что духи существуют, однако не отрицает, что они тела. А там, где апостол Павел говорит: Мы воскреснем как духовные тела, он признает природу духов, но лишь в том смысле, что они являются телесными духами, что нетрудно понять. Ибо воздух и многие другие вещества являются телами, хотя они не мясо, не кости и не какое-нибудь другое грубое тело, которое можно различать глазом. Однако когда наш Спаситель говорит бесу и приказывает ему выйти из человека, то разве такая речь не является совершенно неуместной, если под бесом понимать болезнь, как безумие, или бешенство, или какой-нибудь телесный дух? Разве болезнь может слышать? Или разве может телесный дух пребывать в теле из мяса и костей, полном уже жизненных и органических духов? Нет ли поэтому духов, которые не имеют тела и не являются одним лишь представлением? На первый из этих вопросов я отвечаю, что приказание, обращенное нашим Спасителем к безумию или бешенству, которое он лечил, не более неуместно, чем было его приказание лихорадке, ветру и морю, ибо и они не способны слышать, или не более неуместно, чем было приказание Бога свету, тверди небесной, Солнцу и звездам, когда он приказал им быть. Ибо они не могли слышать, пока они не существовали. Но эти речи вовсе не неуместны, ибо они обозначают силу Слова Господня. Не более неуместно поэтому приказание выйти из человеческого тела, обращенное к безумию или бешенству (к так называемым бесам, которые в таких случаях обычно подразумевались). Что касается второго вопроса, относительно их бестелесного естества, то я не заметил ни одного места в Писании, из которого можно было бы заключать, что кто-либо был когда-нибудь одержим другим телесным духом, кроме своего собственного, при помощи которого он двигается.