Сочинения в двух томах. Том второй

Они молчали с минуту. Ветер свистел над рубкой. Глухая волна била в борта.

— Все равно вы подлецы, — сказал Сергеев. — Все равно. — Но капитан поднял руку. Он спрятал кольт.

— Ваши вещи в кубрике. Пойдите соберите их. Берег уже недалеко.

Рыбак повернулся и вышел на трап. Этот узкий трап вел на палубу.

Он проходил у самого борта.

— Одну минутку! — крикнул капитан, едва рыбак сошел на несколько ступенек.

Он остановился в полоборота к двери. Здесь было светлее, чем в рубке. И капитану, перешагнувшему через порог, было отчетливо видно лицо Сергеева, открытый взгляд его серых глаз, седая прядь волос, выбившаяся из-под фуражки. Он не отшатнулся, не бросился бежать, когда увидел кольт в руке капитана. Четыре пули, выпущенные подряд и в упор, не свалили его. Он стоял покачиваясь на крепких ногах, видя ряд никелевых зубов перед собой, в улыбке блестевших, как лед.

— Подлец, — сказала он громко и яростно, — подлый бандит…

Пятая пуля попала ему в висок. Рыбак откинулся на низкие перила трапа и медленно сдвинулся на фальшборт. Капитан спрятал кольт и сбежал на палубу. Он едва поднял тяжелое, еще теплое тело и перевалил его через борт шхуны. Потом он вернулся в рубку и, коротко взглянув на компас, принял у рулевого штурвал.

— Карта и оружие, — сказал он. — Идите.

Ночь быстро спускалась над морем. Высокие валы вставали и рушились над носом шхуны. Ветер свистел в снастях; густая штормовая поволока закрыла небо.

Тяжело взбираясь на валы, шхуна шла к берегу, к небольшой бухте за кремнистой косой.

В полночь шкипер заметил на горизонте зарево. Узкой полоской оно тянулось на юго-западе, где был берег, и быстро увеличивалось в багровых отблесках огня.

Он доложил капитану. Тот немедленно поднялся наверх и, лишь поднес к глазам бинокль, весело улыбнулся.

— Пожар, — сказал он. — Хорошо. Этот пожар будет для нас маяком.

Через два часа, спасаясь от шторма, шхуна медленно вошла в устье реки и поднялась к поселку Рыбачьему, где на пригорке еще дымился наполовину сгоревший амбар.

* * *

Асмолов, пришедший проверить, хорошо ли пришвартован его баркас, первый заметил незнакомое судно вблизи поселка. Он бросился к лодке и, уже отчаливая от берега, крикнул рыбакам, тушившим у амбара огонь:

— Посудина какая-то пришла! Эй, ребята!..

Кажется, его не расслышали, потому что никто не отозвался. Асмолов торопился. Он сам вышел навстречу редким гостям. Шхуна остановилась, загремел якорный канат. И едва Асмолов причалил к борту ее, как проворный матрос, улыбаясь, блестя белыми металлическими зубами, подал ему шторм-трап.

— Откуда прибыли? — спросил Асмолов, поднимаясь на палубу шхуны.

— С концессионного участка, — сказал матрос. — С участка номер тринадцать.

Асмолов внимательно пригляделся к нему: так правильно по-русски говорил этот японец. Но матрос понял.

— Я работаю переводчиком. Капитан хочет объяснить вам, почему мы зашли сюда, и просить у вас разрешения переждать здесь шторм.

Вслед за матросом Асмолов прошел в маленькую каюту капитана. По пути он заметил сети, в беспорядке разбросанные на палубе, и с удивлением подумал, что они не очень-то бережливы — японские рыбаки.

Капитан, сухопарый, невысокий человек в круглых очках, с шумной радостью встретил Асмолова. Он тотчас достал сигары и бутылку коньяка, но Асмолов отказался от угощения.

Переводчик стоял в дверях, проворный и гибкий, он кланялся, произнося каждую фразу.

— Покажите мне судовые документы, — сухо сказал Асмолов. — Мы должны их знать.

Капитан достал из ящика стола судовой журнал и свидетельство о принадлежности шхуны.

Асмолов внимательно просмотрел оба документа.

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Мы не хотим, чтобы вы рисковали. Море опасно нынче… Только на эти дни, что будете у нас, документы мы должны будем взять.

Капитан охотно согласился, и Асмолов вскоре ушел, провожаемый всей командой шхуны.

Когда он возвращался к причалу, несколько лодок шло к незнакомому судну, но бригадир вернул их обратно. На берегу он коротко рассказал рыбакам о неожиданных гостях и сразу же вместе с Крепняком пошел к Варичеву.

Николай не спал. Дом его стал похожим на лазарет. Не только Серафиму и Варичева, но и Петушка перенесли сюда. Серафима уже сидела в постели, хотя ее руки, забинтованные до локтей, были похожи на обрубки. Варичев лежал в тяжелой, неспокойной дремоте. Петушок до сих пор не приходил в себя.

Две рыбачки дежурили у постели больных, девушка и старуха, те самые, что познакомили Илью с кузнецом. Они были веселы и разговорчивы, но веселее всех была Серафима. Словно уверилась она в чем-то, и еще яснее стали ее глаза; казалось, она не ощущала боли, охваченная непонятной радостью, которая передавалась всем, кто сюда приходил.

Николай стоял у ее постели целыми часами. Он гладил ее плечи, прикасался к бинтам — руки его обрели такую нежную легкость, и весь он стал таким непохожим на себя, таким по-детски наивным в своем счастье, что соседи не раз с удивлением поглядывали на него.

Но Серафима почти не замечала Николая. Она о чем-то думала, сосредоточенно и неотрывно, и глаза ее отражали, как сладка для нее эта мечта.