Сочинения в двух томах. Том второй

Они ведь жили в Одессе. Их не так-то просто было обмануть. Очередь трассирующих пуль прошла над самым бортом. В рулевой рубке звякнуло выбитое стекло. Сбитая рея надломилась и повисла на тросе. Панчишин навалился грудью на штурвал я вовремя развернулся, — три бомбы рухнули за кормой. Волна окатила весь ют, закипела у рубки, хлестнула в трюм. Я услышал крик, испуганный крик ребенка… и одновременно ее голос — она смеялась. «Володя испугался! — говорила она. — А ведь ты твердил, Володя, что будешь моряком… Посмотри — Ниночка даже не плачет…» Я удивлялся ее спокойствию. «Сейчас мы, детки, услышим, как поет наш капитан…» Я не мог петь. Горло мое пересохло. Гул самолета опять нарастал, он разворачивался для второй атаки. Я должен был что-то сказать, откликнуться, — не за себя же я боялся, в конце концов… Набравшись силы, я крикнул: «Они бросают ракеты!.. Они освещают нам путь…»

И тут же подумал, как глупо, — над морем совсем светло, — любой ребенок уличит меня в обмане. Выручил меня Панчишин. Он сказал: «Нет, это наши с самолета рыбу глушат… А потом рыбаки приедут ее собирать…»

Быть может потому, что сказал он негромко и вполне спокойно, как будто не детям, а мне объяснял, — ребята поверили и притихли. Я обошел рубку и стал на открытом месте, там, где пули только что сорвали деревянную обшивку. Дети смотрели именно сюда: здесь они видели опасность. Северянка поняла меня. Она благодарно улыбнулась. «Юнкерс» не повторил атаки. Он обнаружил другую цель. В Одессу направлялся крупный транспорт — еще издали с него открыли зенитный огонь. Нас выручила эта встреча. К утру мы прошли немалую часть пути.

Он обернулся, снял бинокль и долго всматривался в смутный, едва различимый берег.