Сочувствующий

Но если бы вы их послушали, то сами спросили бы, почему он не вернулся и не стал сражаться за революцию, в которую так страстно верил. Или почему не возвращается теперь, чтобы стать частью народа и строить революционное завтра. Даже ваш брат Эйб сел в тюрьму и уехал в Японию ради того, во что он верил.

И чего он этим добился? – спросила миз Мори.

Я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос, Сонни. Ты еще здесь, потому что любишь миз Мори? Или ты еще здесь, потому что боишься?

Он содрогнулся. Я попал туда, где удар чувствуется всего больнее, – в солнечное сплетение совести, очень уязвимое у любого идеалиста. Обезоружить идеалиста легче легкого: надо просто спросить, почему он не на передовой линии в той битве, которую для себя выбрал. Слова не должны расходиться с делами, и я знал, хотя моим собеседникам это было и невдомек, что сам я верен этому принципу. Пристыженный, он уперся глазами в свои босые ноги, но на миз Мори это почему-то не произвело никакого эффекта. Она лишь взглянула на него с пониманием, но когда ее взор обратился на меня, в нем по-прежнему сквозила жалость и что-то еще – не укоризна ли? Пора было остановиться и вежливо откланяться, но водка, слишком медленно вытекающая сквозь засоренную сливную решетку в подвале моего сердца, побудила меня плыть дальше. Ты всегда с таким восхищением говорил о народе, сказал я. Если тебе так хочется быть со своим народом, езжай домой!

Его дом здесь, сказала миз Мори. С сигаретой в руке, вставшая на защиту Сонни, она была соблазнительна, как никогда. Он остался здесь, потому что здесь его земляки. И он должен работать, с ними и для них. Неужели ты не понимаешь? Ведь твой дом теперь тоже здесь, разве не так?

Сонни коснулся ее руки пониже плеча и сказал: София. В горле у меня стоял ком, но я не мог сглотнуть, глядя, как она положила свою руку на его. Не защищай меня. Он прав. Да неужто? Такого я от него раньше никогда не слышал. Можно было праздновать победу, но мне становилось все яснее, что и душой, и разумом миз Мори останется на стороне Сонни, какие бы аргументы против него я ни приводил. Он допил свою водку и сказал: я живу в этой стране уже четырнадцать лет. Еще через несколько лет получится, что я прожил здесь столько же, сколько на родине. У меня никогда не было таких планов. Как и ты, я приехал сюда учиться. Я хорошо помню, как прощался в аэропорту с родителями и обещал им вернуться, чтобы помочь нашей стране. У меня же будет американское образование, лучшее в мире! И я воспользуюсь этими знаниями, чтобы помочь нашему народу избавиться от американцев. Вот на что я надеялся.

Он протянул миз Мори стакан, и та налила ему новую щедрую порцию. Пригубив ее и глядя куда-то между мной и миз Мори, он заговорил снова. Чему я научился против своей воли – так это тому, что нельзя жить среди чужого народа и не измениться под его влиянием. Он крутнул водку в стакане и прикончил ее одним самобичующим глотком. Иногда я кажусь немножко иностранцем даже самому себе, сказал он. Я признаю, что испуган. Признаю свою трусость и лицемерие, свою слабость и вину. Признаю, что по-человечески ты лучше меня. Я не согласен с твоими взглядами – они мне противны, – но ты поехал домой, когда у тебя был выбор, и дрался за то, во что ты веришь. Ты бился за наш народ, пускай в твоем понимании. И за это я тебя уважаю.

Я не верил своим ушам. Я вынудил его признаться в своих ошибках и сдаться. Я победил в споре с Сонни, что никогда не удавалось мне в студенческие годы. Так почему же миз Мори приникла к его руке и шепчет ему утешения? Все нормально, сказала она. Я прекрасно понимаю твои чувства. Нормально? Мне тоже захотелось выпить еще. Посмотри на меня, Сонни, продолжала миз Мори. Кто я? Секретарша у белого человека, который думает, что льстит мне, когда называет меня мисс Баттерфляй. Разве я посылаю его к чертям собачьим? Нет. Я улыбаюсь, помалкиваю и печатаю дальше. Я ничем не лучше тебя, Сонни. Они посмотрели друг другу в глаза, как будто меня не существовало. Я налил всем еще, но сделал глоток только я один. Та часть, которая была мной, сказала: я люблю вас, миз Мори. Никто этого не услышал. Они услышали, как тот, кем я притворялся, сказал: но ведь бороться никогда не поздно, правда, миз Мори?

Это разрушило чары. Сонни снова перевел взгляд на меня. С помощью какого-то интеллектуального дзюдо он обратил всю силу моего удара на меня самого. Но никакого торжества на его лице я не увидел: он действительно изменился со студенческих лет. Конечно, бороться никогда не поздно, сказал он, трезвый, несмотря на вино и водку. В этом ты совершенно прав, дружище. О да, сказала и миз Мори. По тому, как медленно она выдохнула эти слова, по тому, каким жадным и напряженным был ее обращенный на Сонни взгляд – на меня она никогда так не смотрела, – по тому, что она предпочла простому утверждению двусложное, я понял, что между нами все кончено. Я победил в споре, но симпатии публики, как и в наши студенческие годы, остались за ним.

* * *