Содом и Гоморра. Города окрестности Сей

Когда он преодолел на коне брод и спешился на той стороне среди тополей, растущих на болотине, был поздний вечер и почти темно. Бросил поводья, подошел к хижине, толкнул дверь. Внутри было темно, он постоял в дверях, потом оглянулся наружу. На землю опускалась тьма. На западе небо было кроваво-красным, но солнца уже не было, в воздухе с криками носились мелкие черные птицы, как бывает перед бурей. Ветер протяжно и противно завывал в дымоходе. Он вошел в комнату, постоял. Вынул спичку и зажег лампу, подкрутил фитиль, вновь надел на лампу стекло и сел на кровать, зажав ладони между коленями. В полумраке криво ухмылялся деревянный santo. А вот и его собственная тень — отброшенная лампой, разрослась во всю стену. Нескладный силуэт, который на него и не похож-то никаким боком. Немного посидев, он снял шляпу, дал ей свалиться на пол и, опустив голову, закрыл лицо руками.

Когда он снова сел на коня, было темно, холодно и ни одной звезды на небе. А уж ветрено так, что стебли споробола, росшего вдоль ручья, метались и хлестали как плетью, а голые деревца на пути гудели как телеграфные столбы. Коня била дрожь, он ступал осторожно и непрестанно принюхивался к ветру. Как бы пытаясь угадать, что произойдет во время близящейся бури помимо и кроме собственно бури. Они перешли ручей и направились по старой дороге. Вдруг ему показалось, что тявкнула лиса, и он попытался различить что-нибудь среди скал на фоне неба слева над дорогой. В Мексике он их довольно часто видел вечерами, когда они ходят над долинами по базальтовым дайкам, с которых так хорошо все видно. Высматривают с высоты мелких животных — мало ли, вдруг кто-нибудь в сумерках отважится выйти на открытое место. А иногда они просто сидят на этих самой природой сложенных стенах, вырисовываясь в виде силуэта, похожего на какой-нибудь египетский символ, неподвижные и молчаливые на фоне темнеющего неба, всеведущие и равнодушные ко всему, что у них ни спроси.

Лампу в хижине он оставил гореть, и мягко освещенное окно сулило тепло и уют. То есть сулило бы кому-нибудь другому. Что до него, то у него со всем этим было покончено, поэтому, перейдя ручей, он выбрал дорогу, которую не мог не выбрать, и пустился по ней не оглядываясь.

Когда въезжал во двор, шел мелкий дождик, и сквозь замутненное дождем окно кухни ему всех было видно, как они сидят за ужином. Он проехал дальше, к конюшне, здесь остановил коня и оглянулся. Подумалось, что видит всех как когда-то, может быть, прежде, когда он и на ранчо-то на этом не работал. Или как будто это другие люди в другом доме — те, кого он еще не видел и о ком ничего не знал. Главное, они все, казалось, ждут, что все снова будет так, как никогда уже не будет.

Он въехал в конюшню, спешился, оставил коня стоять в проходе и пошел в свою каморку. Лошади выглядывали из денников поверх дверей и на него смотрели. Света он не включал. Со взятым с полки карманным фонариком опустился на колени и, открыв солдатский сундучок, нарыл там дождевик и сухую рубашку, а еще с самого дна достал охотничий нож, еще отцовский, и бурый конверт с деньгами; все это выложил на кровать. Потом снял рубашку, переоделся в сухую, набросил дождевик и положил нож в карман плаща. Из конверта взял несколько банкнот, а конверт положил назад в сундучок и закрыл крышку. Потом выключил карманный фонарик, положил обратно на полку и вышел.

Доехав до конца дороги, он спешился, поводья, связанные вместе, накинул на рожок седла и, поскальзываясь в грязи, провел немного коня под уздцы по дороге в обратную сторону, потом выпустил из руки щечный ремень и отступил, одновременно шлепнув коня ладонью по заду, потом стоял смотрел, как конь рысцой удаляется, чавкая по глубокой грязи, пока тот не исчез, оставив после себя лишь тьму и дождь.

Первые же фары, выцепив его фигуру, стоящую на обочине шоссе, замедлили ход и остановились. Он открыл дверцу машины, заглянул внутрь.

— У меня сапоги жутко грязные, — сказал он.

— Садись давай, — сказал мужской голос. — Этой аппаратине никакая грязь повредить не может.

Он забрался внутрь и захлопнул дверцу. Водитель включил передачу и, подавшись вперед, сощурился, глядя на дорогу.

— Не вижу ночью просто ни хрена, — сказал он. — Что люди под таким дождем делают?

— В смысле, помимо того, что мокнут?

— Ну да, помимо того, что мокнут.

— Мне просто очень надо в город.

Водитель окинул его взглядом. Это был тоже ковбой, только старый, тощий и жилистый. Шляпа на нем была нахлобучена без залома спереди, как носили когда-то и как носят теперь некоторые старики.

— Черт побери, сынок, — сказал он. — Ты просто какой-то отчаянный.

— Да нет, со мной ничего такого. Мне просто там надо с одним делом разобраться.

— Что ж, тогда, наверное, это должно быть что-то срочное, иначе бы ты под такой дождь не сунулся, правильно?

— Да уж. Иначе б не сунулся.

— Вот и я бы тоже. Вот уже полчаса, как мне положено спать без задних ног.

— Да, сэр.

— Но уж ради благого дела…

— Сэр?

— Благого дела. У меня животное там страдает.