Софья Толстая

Доктора не понимали, почему у их пациента продолжается жар, а сам он так медленно идет на поправку. У него болел левый бок. Софья мазала больное место йодом и клала на него компресс. Но боль в боку не исчезала. Софью охватило отчаяние от бессилия местных врачей Елпатьевского и Альтшуллера. Тогда приехал московский врач Щуровский, а вслед за ним прибыл из Петербурга почетный лейб — медик Бертенсон. Он очень беспокоился, что больного лечат не так и тем самым вредят его выздоровлению. Бертенсон считал, что Лёвочка принимал слишком много хинина, чем нанес вред своей печени, которая из-за этого уплотнилась. Он прописал пациенту строгий режим: не утомляться, понемногу гулять, отдыхать днем около полутора часов, ложиться в постель раздетым и есть три раза в день, не употребляя при этом гороха, чечевицы и цветной капусты, пить кофе с молоком не меньше четырех стаканов вдень, соблюдая при этом строгую пропорцию. Так, натри четверти молока должна была приходиться одна четверть кофе. Молоко разрешалось пить и без кофе, но только непременно с солью. Также доктор Бертенсон рекомендовал вино или портер, но не больше двух мадерных рюмок в день. Еще была предписана ванна с температурой воды в 28 градусов и с разведенными в ней полутора фунтами мыла. Прием ванны не должен был превышать пяти минут, после этого необходимо было обливаться чистой водой такой же температуры. Такую ванну врач рекомендовал принимать не менее одного раза в две недели. В промежутках между их приемом предусматривалось обтирание тела спиртом или одеколоном с мылом.

Кроме этого, Бертенсон расписал больному курс лечения: масляные клизмы на ночь два раза в неделю; в остальные дни на ночь принимать пилюли, от одной до пяти; в течение месяца трижды в день, за полчаса до утреннего кофе, перед завтраком и перед обедом, выпивать треть стакана слегка подогретой минеральной воды «Karlsbad Muhlbrunn»; прием облаток каломели в течение трех дней по три ежедневно, после трехдневного перерыва курс необходимо было повторить. По усмотрению врача надо принимать сердечное средство строфант, а в случае сильных нервных болей показаны облатки от боли и, возможно, хинин.

Еще было сделано отдельное предписание по режиму питания, предусматривавшее потребление ограниченного количества блюд. Прежде всего каши — гречневая, рисовая, овсяная и молочная манная, а также яйца — сбитые, глазунья, со спаржей, овощи — морковь, репа, салат, предварительно ошпаренный кипятком, из фруктов — печеные протертые яблоки и вареные плоды.

Теперь, подумала Софья, она уже больше ни за что не позволит мужу набрасываться на еду, с которой больной желудок плохо справлялся, ведь у Лёвочки почти не было зубов и пища оставалась непереваренной. Врачи также советовали Софье обязательно примешивать к вегетарианским супам мясные бульоны, но чтобы муж не догадывался об этом. Она не без гордости заявила докторам, что уже давно так делает.

Однако после отъезда Бертенсона Лёвочке стало совсем плохо. Температура поднялась до сорока градусов, пульс был 150 ударов в минуту, дыхание частым. Положение выглядело безнадежным. Врачи диагностировали у больного катаральное двухстороннее воспаление легких, которое оказалось к тому же еще и ползучим, а потому сверхопасным. Несколько дней и ночей Лёвочка находился между жизнью и смертью, в руках Божьих. Софья раскаивалась в том, что так мучила его все эти годы, но она была бессильна что-либо вернуть и исправить. Ей оставалось только жалеть любимого человека и надеяться на то, что ей не удастся пережить его.

Теперь у постели больного дежурили двое врачей, местный Волков и ялтинский Альтшуллер, которые сменяли друг друга через ночь. Надежды на выздоровление больного больше не было. Лёвочка стонал и постоянно просил открыть окна. Врачи избегали Софью, не решаясь обнадежить ее. Им не хотелось врать ей и лукавить. Никто из них не брал денег. Кроме докторов дежурили все родные: Маша, Сережа, Саша и, конечно, Софья. А вновь прибывший в Гаспру Щуровский постоянно следил за сердцем больного. Наконец, все с облегчением вздохнули: «Кризис, кажется, миновал». Теперь по утрам больному можно было расчесывать гребнем волосы и умывать лицо. Лёвочка был совсем немощный. Его осторожно сажали в больничное кресло, подвозили к окну, чтобы он мог видеть море и больше не говорить: «Пора старинушке под холстинушку». Зато он уже снова читал сам книги, письма и газеты. Сам ел и пил.

Только — только Лёвочка оправился от тяжелой болезни, как в середине апреля захворал снова, теперь уже брюшным тифом, опять оказавшись на пороге смерти. Софья просто окаменела, услышав диагноз врачей. Как она будет жить без него? Вместе с мужем, казалось, умирает и она. Кто-то из докторов говорил, что дела совсем плохи, другой уверял, что больной наверняка выкарабкается, а третий просто молчал. Физическая усталость совсем притупила горе Софьи. По ночам она сидела у постели своего мужа, дрожа от холода, но ни разу не сомкнула глаз и не позволила себе положить голову на подушку.