Согласно купленным билетам

Очнулся я на больничной койке. Сиделка сообщила мне, что сегодня — пятница, и я ей поверил всей душой. Разумеется, пятница, ничего другого и быть не может. Потом я стал соображать, почему так болит рука, и сиделка сказала, что рука у меня прострелена, но, к счастью, кость не задета. А я и забыл о своей ране.

Я поблагодарил сиделку за все эти сведения, поблагодарил молча — кивнув головой и дав понять глазами, что постараюсь больше не подвертываться под пулю. Сиделка осталась мною довольна.

Она ушла, но вскоре появился Уилок. Он был вовсе не так подавлен, как мне представлялось, и рассказал, что же было в промежутке между тем, как я потерял сознание и очнулся в госпитале. Хемфри, услышав стрельбу, запаниковал и на машине Спенсера попытался удрать. Он держал 70 миль в час, чем и привлек внимание дорожной полиции, которая двинулась следом, всего лишь желая оштрафовать его за превышение скорости. А Хемфри, увидев у себя на хвосте патрульный автомобиль, решил, что это погоня, прибавил газку, желая оторваться и уйти на фривей. Полиция вызвала подкрепление, они перекрыли ему дорогу и взяли без единого выстрела. Хемфри, не зная, что им про меня ничего не известно, с ходу стал колоться, валя все на Спенсера. На скотобойню рванули «скорая» и оперативники: мою машину отогнали на стоянку возле участка, меня самого доставили в госпиталь, а трупы — в морг.

Пока я размышлял обо всей этой неразберихе, которой был обязан жизнью, Уилок сказал:

— Со вторника спозаранку все репортеры как с ума посходили. Еще бы: офицер питтсбургской полиции замешан в торговле наркотиками.

Последовала такая долгая пауза, что я понял: мой черед подавать реплику, но, пользуясь положением больного, ограничился лишь вопросительным хмыканьем.

— М-м-м?

— Да-да. Сейчас они толпятся в холле, установили там круглосуточную вахту. Ждут, когда ты очнешься. Потом они прорвутся сюда, чтобы узнать у тебя, как же все обстоит на самом деле. Так что...

— Так что, — договорил я за него, — честь питтсбургской полиции в моих руках. Верно?

— Верно, — сказал, поднимаясь со стула, Уилок.

Он стоял надо мной, явно дожидаясь от меня какого-то ответа.

— Это надо обдумать, — сказал я. — Не пускайте их в палату. Скажите, он не приходит в сознание. Мне нужен час на размышление.

Кивнув, Уилок вышел из палаты. Первые несколько минут я наслаждался ощущением того, что жив, снова и снова проверяя его. Сомнений не было. Поняв, что покинуть этот мир не удалось, я стал думать над просьбой Уилока. От меня требовалось не так уж и много.

Меня никто не просит лгать. Нужно, чтобы я все повесил на Спенсера — с мертвеца спрос небольшой — и чтобы на питтсбургскую полицию не упала тень. Уилок желает, чтобы по возможности все было шито-крыто. А в моей воле проследить ниточки, которые тянулись от Спенсера к тем полицейским, которые не могли не сотрудничать с ним. Если постараться, можно, наверно, выйти и на самого Уилока. Ладно, черт с ним.

Черт с ним, я выполню его просьбу и, как только встану, первым делом отправлюсь в Десятый участок, получу там все, что мне причитается, и уберусь из Питтсбурга куда глаза глядят. А то, глядишь, опять вздумаю играть роль полицейского или позвоню Мишель. Понедельник вроде бы убедил меня, что и то, и другое выходит у меня из рук вон скверно.

Кроме того, я устал играть по чужим правилам. Звучит банально, но стоит лишь начать плясать под чужую дудку, как остановиться и начать собственные пляски делается весьма и весьма затруднительно. Мне тридцать лет. Жена ушла в одну сторону, служебный успех — в другую. Сам я распластан на больничной койке, потому что по собственной глупости получил лишнее отверстие. Не пора ли начать играть по собственным правилам?

Спенсер был прав: в этом мире мы рассаживаемся согласно купленным билетам.