— А вас искали, только вы раньше ушли, — объяснила Дани.
Склонила голову набок. Посмотрела на него искоса. Улыбнулась ясно и чуть безумно.
И щекой о его плечо потерлась. Как обычно дома делала.
Бутылка вспотела. Или ладони.
Лунная темнота вдруг стала полумраком, и в этом полумраке отчетливо запахло кислыми яблоками, старческой дурью и чем-то давно позабытым, летним и солнечным. Браконьерским луком за спиной, быть может. Молодостью.
— Благородная леди разделит со старым солдатом это дерь… простите, леди, это изысканное вино? — спросил он, отгораживаясь от нее бутылкой и отодвигаясь на приличное расстояние.
Дерьмо. Она не в том возрасте, чтобы ластиться к дядюшке ради сказки! А дядюшка не в том возрасте, чтобы думать о девочке… о юной леди… как о юной леди, да. Именно. Очень юной дочери друга.
Очень, очень юная дочь старого друга облизнула губы.
И пожала плечами.
— Если оно не очень крепкое. А то я засну, наверное. Как дома, да?
Горячие пальцы коснулись его ладони, сжимающей бутылку. Логейн дрогнул. Перед легионом шевалье — не дрогнул, а тут… Он героически удержался от того, чтобы перехватить эти горячие пальцы и проверить, вправду ли они пахнут кислыми яблоками.
— Увы, бокалов предложить не могу… — «А отнести спящую отцу? С объяснением: видишь ли, Брайс, я тут напоил твою дочь в конюшне, а она взяла и уснула. У меня на руках». — Запамятовал. Старость, видите ли, юная леди, не радость. А вам стоит вернуться к этому, как его, Дункану. Очень милый молодой человек, хоть и орлеец. Вы прекрасно смотритесь вместе, это ваше розовое платье…
Обиделась.
Ресницами захлопала, и руку его сжала сильнее.
— Там сейчас такое творится за колоннами и в углах… Нет, я так, с теми, липкими… нет, не хочу.
3.1
— Юная леди, вы… — Логейн осекся. Что вы? Сам предложил — пойти к орлейцу. Ну да. Но не… Дерьмо! — Ладно. Оставайся здесь. А мне надо… надо. Брайс с Рендоном последнюю наливку без меня изведут.
У нее пальцы задрожали. Так, чуть заметно.
Очень, очень заметно.
— А я скучала. Вы давно не приезжали, — протянула она жалобно.
И голос у нее нежный и хрипловатый немного.
— А сейчас меня отсылаете к орлейцам, сами уйти хотите… а что я такого сделала?.. А вот если вы уйдете, а сюда еще кто-нибудь из придворных придет?..
Дерьмо, подумал Логейн и попробовал вытащить руку из-под ее пальцев. Не вышло — была еще и бутылка, она бы упала. Прямо на розовое платье. И получилось бы…
Что-то слишком много дерьма, подумал он, представив облепивший бедра Дани шелк. Наверное, орлейцы… да, точно орлейцы виноваты.
— Не придет, — вздохнул он, поглаживая другой рукой дрожащие пальцы и пытаясь ненавязчиво оторвать их от своих. Снова не вышло. — Дани, девочка, тебя кто-то обидел? От кого ты прячешься?
— Я не прячусь, — она мотнула головой. Уставилась в упор — глазищи заблестели. И опять губы облизнула.
— Я отдыхаю. От шума.
И голову опустила. Прижалась губами к его пальцам.
— Демон бы вас подрал, юная леди, что вы пили?! — холодно осведомился Логейн, безуспешно пытаясь не подавиться комом в горле и отнимая у нее руки.
Подняла голову. Посмотрела недоуменно-обиженно.
Ресницами захлопала.
— Я же не… не просто скучала.
— Дани, маленькая, — устало сказал он и погладил ее по щеке. Щека была нежная, и хотелось задержать руку подольше. — Ты выбрала неподходящий объект для… — он запнулся, не в силах найти приличное слово. — Я тоже скучал. Очень. Мы так и не доиграли в шахматы. Но в другие игры тебе стоит играть с кем-то помоложе, а не с раненым героем.
Он отвернулся, встал — в спине что-то хрустнуло. Или не в спине, неважно. Отхлебнул мерзкого сладкого вина, закашлялся.
Старый дурак. Развесил уши, размечтался. Не просто скучала. Верь!
За спиной всхлипнули. И еще раз.
Зашуршали, то ли шелком, то ли сеном. И яблоками запахло еще отчетливее. Зелеными яблоками, с кулак размером, хрустящими на зубах и сочными до такой степени, что течет по губам.
Проснулась чья-то лошадь, фыркнула — показалось, насмешливо.
К спине прильнуло теплое. Обняло тонкими руками, накрепко.
— Ты понимаешь, что делаешь, девочка? — спросил Логейн у бутылки.
Теплое пошевелилось и угукнуло в лопатки.
Он вздохнул. Упрямая девчонка, всегда была упрямой и всегда вила из него веревки. И ему это нравилось. И нравится, не стоит себе врать. И ему плевать, что скажет Брайс. Если, конечно, она в самом деле понимает, что делает.
Резко развернувшись, Логейн сгреб ее в охапку, прижал к себе и поцеловал. Грубо, по-солдатски, ну уж простите, орлейским тонкостям не обучены. И ему ответили. То есть, она сначала задохнулась, замерла на целую секунду, а потом ответила — очень, очень неловко, и совсем неумело, но жарко и жадно.
Кожа у нее была горячей, как расплавляющаяся свеча, и мягкой — как тот же воск. Такой мягкой, что он позволил себе еще целое мгновение обнимать ее, и пить яблочный сок с ее губ — яблоко с привкусом сладкого вина, сена и конюшни. Божественный вкус.
А потом осторожно отставил бутылку на край яслей, пригодится, поднял шелковую юбку, оторвал от себя неуклюже блуждающие под камзолом руки…