Сокол и ласточка

Почти все пространство нижней палубы занимал кубрик. Не занятые на вахте матросы, как обычно во время сильной качки, прицепили к потолку свои бранли, иначе называемые «люлями», и завалились спать. Зрелище это для непривычного глаза странное: холщовые гамаки раскачиваются, будто груши на дереве под сильным ветром. Отовсюду доносится сопение и храп, кто-то мурлычет песенку, кто-то травит байки, там и сям уютно мерцают огоньки курительных трубок. Запахи кубрика я вам описывать не буду. Скажу лишь, что привыкнуть к ним нелегко даже попугаю, хоть обоняние не относится к числу моих forte.

Каютку, отведенную на корабле для двух представителей милосердия, я уже описывал. Накануне отплытия все предметы в предвидении качки были надежно принайтовлены, то есть закреплены с помощью специальных веревок: лекарский сундук, обувной ящик, лампа, ларчик с письменными принадлежностями, отхожее ведро и все прочее. Диковинней всего выглядел святой Андрей, крест-накрест перехваченный пеньковыми узами, чтоб не раскачивайся на переборке.

Девочка со стоном повалилась на жесткое ложе, и началась новая мука. От боковой волны Летиция стукалась головой о борт, от килевой — правым локтем о чугунную каронаду, а левым о деревянную стенку.

— Господи, спаси! — взмолилась моя питомица. — Если так будет все время, я умру!

Помочь ей я ничем не мог. Лишь время покажет, сумеют ли ее дух и телесная оболочка справиться с морской болезнью. Примерно один человек из дюжины так и не одолевает этот недуг. Я знал несколько случаев, когда во время длительного перехода люди сходили с ума от постоянной тошноты и бросались за борт.

Если б я не был агностиком, то прочитал бы молитву о скорейшем избавлении моей подопечной от слабости. Впрочем, я все равно это сделал. Как говорил Учитель, «от заклинаний хуже не будет».

Весь остаток дня я просидел на своем любимом месте, на марсе. Смотрел сверху на серо-зеленый простор Ла-Манша, испещренный белыми гребешками, и попеременно читал мантры с молитвами на всех известных мне языках.

Вечером я слетел вниз, снова заглянул в каюту. Дверь в ней заменял кусок парусины, поэтому попасть внутрь мне было нетрудно.

Огонек лампы ритмично колебался, окрашивая низкий потолок красноватым светом. На верхней койке мирно спал монах — этому качка была нипочем. Но спала и Летиция. Отличный знак! Дыхание ее было ровным, на приоткрытых устах застыла полуулыбка. Я возблагодарил Будду, Иисуса, деву Марию и всех прочих небесных покровителей. Утром моя девочка проснется здоровой!

Погасил лампу взмахом крыла, сел на подушку и тоже уснул. Морской воздух и хорошая волна для меня — самое лучшее снотворное.

Насколько я знаю из рассказов и чтения книг, люди могут увидеть во сне самые разные вещи, подчас совершенно не связанные с человеческим бытом. Мне же всегда снятся только птицы, хотя волей судьбы я с самого рождения отторгнут от мира себе подобных. Если я болен или удручен, на меня нападает стая черных воронов. Если всё хорошо, грезятся райские птицы. Если ни то ни сё — воробьи да сизые голуби.

В первую ночь плавания на фрегате «Л'Ирондель» мне снились сладкозвучные соловьи, певшие все громче и громче, так что в конце концов я проснулся.

Зажмурился от солнечного луча, пробивавшегося сквозь щели орудийного порта. Ощутил аромат волос моей Летиции. Она, кажется, тоже недавно пробудилась и с удивлением озиралась вокруг.

Корабль легонько покачивало на плавных волнах. Сквозь мирное поскрипывание и плеск моря слышался чистый, звонкий голос. Его-то я во сне и принял за соловьиный.

…Ведь ласточка жмется к земле, ахой!А сокол высоко летает! —

— с чувством вывел певец.

Меня поразило, что песня доносится не из-за парусинового полога, где располагался кубрик, а снаружи, со стороны моря.

Это озадачило и Летицию.

Она встала, открыла порт и вскрикнула от неожиданности.

С той стороны в люльке висел юнга и красил борт.

— Мое почтение, мэтр Эпин! — поздоровался он. — Прошу извинить, если потревожил. Боцман велел закрасить крышки пушечных портов.

Обычная уловка корсаров: прикинуться невооруженным купеческим судном, чтоб можно было поближе подобраться к добыче. Порты, по военно-морской традиции, обычно белят, но если их покрасить черным, в цвет борта, издали кажется, будто на корабле нет пушек.

— Доброе утро. Ракушка, — поприветствовала юнгу Летиция (молодец, запомнила имя, хотя видела мальчишку всего один раз, во время осмотра). — Пой, пой. Ты мне не мешаешь.

Она затворила порт и стала переодеваться, благо капеллана в каюте не было.

Юнга снова затянул свою песню. В последующие дни нам предстояло услышать ее еще множество раз, хоть и не всегда в таком приятном исполнении.

На всяком уважающем себя корабле обязательно есть собственная песня, нередко обыгрывающая имя судна. Экипаж фрегата «Л'Ирондель» обожал балладу о быстрокрылой ласточке, что снует день-деньской по своим птичьим делам, а над нею высоко-превысоко кружит сокол. Скромная птаха любуется этим принцем неба, занимаясь повседневными заботами, и мечтает о несбыточном.