Сокол и Ласточка

Переговоры представляли собой тягучее и многословное препирательство из-за суммы выкупа. Д. угрожал, что посадит на “Фортуну” свою команду, а британцев запрет в трюм, и они проторчат в плену до конца войны. Но английский капитан смекнул, что мы в самом начале плавания и не захотим сокращать свой экипаж ради старого корыта, груженного чугуном. Кончилось тем, что мы получили вексель на голландскую банковскую контору, которая существует специально для таких случаев. Вексель забрал мэтр Клещ, мы вернулись на “Ласточку” и встали на прежний курс.

До чего же, оказывается, скучно ремесло корсара!

Я испытываю смешанные чувства по поводу случившегося. С одной стороны, жалко англичанина – он всё сетовал, что теперь владельцы спишут его на берег. С другой стороны, часть от этих 2 800 ливров достанется мне и очень пригодится для уплаты долга “герру коммерциенрату”.

10 марта, пятница.

Тринадцатый день плавания

[7]

Сегодня, наконец, перешли к хирургии, которой я боюсь больше всего. Начали с переломов рук и ног – это самое простое из увечий, с которыми мне придется иметь дело. Я научилась: замешивать гипс; выправлять кость; накладывать шину. По-настоящему трудно только второе, особенно, если перелом открытый. Отец Астольф принес несколько щепок разной толщины, завернул их в бумагу, которая изображала кожу, и мы долго исполняли странный ритуал. Он с хрустом ломал деревяшки об колено, а потом я их “лечила”, аккуратно распрямляя. Заклеивала порванную бумагу, клала шины, потом работала с гипсом.

Во второй половине дня я становлюсь из ученицы учителем. Водила Дезэссара взад-вперед по кают-кампании, показывая, как кланяются замужним дамам, юным барышням и пожилым герцогиням. Капитан был в парадном кафтане, шелковых чулках и завитом парике, да еще с тростью. В углу мы поставили зеркало, отобранное в качестве трофея у несчастного бристольца.

Д был похож на индюка, с важностью расхаживающего по птичнику, однако себе он чрезвычайно нравился. За ужином он объявил, что отныне на “Ласточке” будут соблюдаться правила морского этикета, как положено на боевом корабле. Господа офицеры должны являться в кают-компанию нарядными, в париках и при шпагах. “А кому это не по нраву, – грозно предупредил капитан, – будет столоваться в кубрике с матросами”.

Поддержали это начинание Гарри (он и так всегда одевается щеголем), писец да мичман Проныра. Оба лейтенанта и пушкарь заявили, что париков отродясь не нашивали, а где жрать “соленую лошадь”, им совершенно все равно.

Закончилось криком и руганью.

10 марта, суббота.

Четырнадцатый день плавания.

Сегодня весь день не до занятий. Я познакомилась с обратной стороной корсарской профессии.

Утром меня разбудил отчаянный звон колокола и топот ног. Мы снова заметили корабль. Он вынырнул из рассветного тумана в какой-нибудь миле к западу, восходящее солнце обрисовало в колышущемся воздухе золотистый, прозрачный силуэт. Дезэссар, полезший на мачту с подзорной трубой, закричал: “Английский шлюп! Пушек нет – торговец!”.

Чтобы подобраться к добыче ближе, мы тоже подняли английский флаг. Правилами морской войны это не возбраняется. Главное – “предъявить цвета” (то есть опустить чужой флаг и поднять свой) до первого выстрела, иначе это уже будет не военная хитрость, а разбой.

Английский торговый шлюп, казалось, не подозревал подвоха. Он повернулся бортом и спустил почти все паруса. Корабль размером с “Ласточку” и, судя по контуру, довольно ходкий.

Наш капитан все время находился на носу, вскарабкавшись чуть не на самый утлегарь, и неотрывно смотрел в трубу.

Когда до англичанина оставалось три кабельтовых, Д. вдруг заорал истошным голосом: “Поворот! Поворот! Это ловушка!”

“Смотрите! – закричал и Логан, стоявший на вахте. – У него, как у нас, порты закрашены!”.

Матросы схватились за тросы, рулевые навалились на рукояти штурвала, и “Ласточка”, накренившись набок, стала поворачивать под свежим бейдевиндом.

Я сначала ничего не поняла, но потом увидела, как в черном борту вражеского корабля открываются квадратики, и в каждом торчит пушечное жерло.

Это было такое же корсарское судно, как наше. И прибегло оно к той же уловке, старой, как самое охота: волк притворился овечкой.

“Мы будем драться?” – спросила я у Д., бежавшего от носа к квартердеку. В голове у меня были только колотые, резаные и огнестрельные раны, до которых мы с моим наставником еще не добрались.

“Драпать!” – ответил он к моей великой радости, хоть это и показалось мне странным. В конце концов, британский шлюп (теперь стало ясно, что он не торговый, а военный) был не мощнее “Ласточки”.

Со всех сторон раздались вопли: “Прячься! Сейчас пальнет!”.

Невесть откуда появившийся францисканец сильно дернул меня за руку, так что я свалилась на палубу, а он упал на меня сверху.

Послышался пронзительный свист и треск, будто сотня палок забарабанила по дереву. Потом воздух качнулся и наполнился грохотом, от которого заложило уши.