Сокол и огонь

Брат забрался на лошадь, и Мартина снова залилась слезами. Как и восемь лет назад, когда он уезжал, оставляя ее в обители Святой Терезы. Воспоминания о той разлуке и о том, как долго и тяжело она переживала потом отсутствие брата, только усилили ее грусть и сделали сегодняшнее расставание еще больнее.

Она взяла его руку, а он склонился в седле, целуя ее мокрую щеку.

— Ты глупенькая и упрямая, сестричка, но я все равно очень люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. Прошу, пожалуйста, береги себя.

— Постараюсь.

Райнульф помахал рукой Торну, повернул коня и тронулся в путь. Мартина стояла и сквозь слезы, текущие из глаз ручьем, смотрела и смотрела, пока он не превратился в маленькую точку на горизонте.

«Ну вот, теперь я совсем одна, — подумала она. — Совершенно одна».

В этот день Эдмонд появился дома очень поздно. Мартина уже спала — в рубашке и халате, оставив свою привычку спать обнаженной. Она проснулась, заслышав его шаги, но осталась лежать, не открывая глаз, притворяясь спящей, пока он ходил по комнате. Она со страхом ожидала того момента, когда он ляжет к ней в постель, но страх прошел, едва она поняла, что он не собирается ее тревожить.

Эдмонд откинул край одеяла и улегся рядом с ней. Даже лежа спиной к нему Мартина чувствовала исходящий от него характерный отвратительный сладковатый запах, напоминающий запах перебродившего вина. Он мгновенно уснул, и, облегченно вздохнув, она сделала то же самое.

Стоя у окна спальни и причесываясь, Мартина наблюдала, как внизу во дворе Эдмонд натаскивал подаренных ею щенков бладхаунда. Он бросал им палку и учил приносить ее. Смеркалось, она уже переоделась в ночную рубашку, взяв в привычку ложиться спать рано, с тем чтобы к приходу Эдмонда уже крепко спать или иметь возможность притвориться таковой.

Со дня свадьбы прошла неделя, но Эдмонд до сих пор, слава Богу, и не пытался исполнить свой супружеский долг. Ей придется притвориться девственницей, и она сильно сомневалась в своих актерских способностях, тем более что с каждым днем она испытывала к нему все большее и большее отвращение. Ее раздражало в нем все: запах его грязного тела, манера поведения.

Мартина догадывалась, что он тоже не считает ее привлекательной, но знала и то, что причина его нерешительности была не в этом. Она чем-то смущала его, он даже побаивался ее, что было довольно странно, учитывая его физическую силу. Было очевидно, что он робеет в ее присутствии.

И конечно же, он считал, что она намеренно выставила его на посмешище перед всеми обитателями замка, специально дала повод усомниться в его мужской силе. Мартина не разубеждала его в этом: во-первых, потому, что за все это время они едва обменялись парой фраз, а во-вторых, потому, что раз он из-за этого держится от нее подальше, то и хорошо, пусть думает что хочет, лишь бы не трогал ее. В свою очередь, она старалась держаться с ним как можно прохладнее и отстраненнее. Может быть, если он и дальше будет так робеть в ее присутствии, то со временем вообще оставит ее в покое.

Эдмонд бросил палочку через двор и влил в рот вина из висящей на груди кожаной фляжки. Щенки бросились за палкой и возились вокруг нее. Он свистнул, и щенок-победитель вырвался из кучи извивающихся тел с палкой в зубах и положил ее у ног хозяина. Эдмонд бросал и бросал палку почти до самой темноты. Один маленький щенок завладел ею, но вместо того чтобы принести обратно, убежал с нею в лес.

— Назад! — завопил Эдмонд. Он засвистел и захлопал по ногам. — Ко мне! — Наконец щенок появился, но без палки. — Где палка? Принеси! Щенок стоял и преданными глазами смотрел на него, навострив уши. Эдмонд присел на корточки и позвал его: — Иди сюда. Иди ко мне. Молодец. — Щенок, радостно виляя, подбежал к нему. Эдмонд взял его на руки и поднес его морду к лицу. — Ну какая от тебя польза, если ты даже и палочки не можешь принести? — И привычным небрежным движением, словно отламывая краюху хлеба, он сомкнул руки вокруг головы щенка и свернул ему шею.

Мартина застыла на месте, пораженная. Обернувшись, он посмотрел на нее; дохлый щенок безжизненно свисал с его руки. Эдмонд, казалось, удивился тому, что она наблюдала за ним. Или его удивило выражение ужаса на ее лице. Никогда раньше он не видел ее такой, не подозревал, что ее можно уязвить, и мысль о том, что она тоже ранима, очень ему понравилась. Теперь он смотрел на нее с интересом, словно увидел в первый раз.

Нет, это было нечто большее, чем простой интерес, поняла она, чувствуя, как под его взглядом холод запускает свои липкие пальцы в ее душу. Это было радостное возбуждение, его темные глаза поблескивали и, казалось, проникали через рубашку, через распущенные волосы внутрь, обнажая ее внезапный страх. Она медленно отступила от окна, не сводя с него глаз, а он все смотрел на нее.

Наконец Эдмонд улыбнулся. Это была безжизненная улыбка Бернарда, улыбка человека, предвкушающего что-то. Он отшвырнул тело щенка в заросли и, круто развернувшись, решительно зашагал к дому.