Сокол Спарты

Молодой удалец спешился, внимательно оглядывая ноги обеих лошадей. С командой Софенета он поднял голову. Его товарищ попытался положить ему руку на плечо, но тот ее сердито стряхнул. Заслышав стук копыт, оба обернулись к царевичу, который в этот момент подъехал и спрыгнул на землю. Гнев и пристыженность на лицах конников сменились безмерным удивлением, когда они увидели, кто перед ними. Тот, чья лошадь понесла, ограничился поклоном, а спасший его удалец опустился на одно колено и склонил голову. Царевич проникся любопытством.

– Как твое имя? – спросил он коленопреклоненного.

– Ксенофонт, великий.

– Ты действовал храбро, Ксенофонт. Рисковал жизнью во спасение своего товарища.

– Скорее во спасение лошади. Она здесь одна из самых лучших. Геспию не следовало на нее садиться, не имея должного опыта.

– Сказано верно. Поднимись. Я встречал многих греков, которые мне лишь кланяются или припадают на колено, вскакивая так быстро, будто земля под ними накалена. А ты, я вижу, не стесняешься выражать свое почтение как подобает?

Ксенофонт стоял в полный рост. По его лицу, раскрасневшемуся от напряжения, скатывались бисерины пота.

– Почтение к другому человеку не умаляет моего достоинства, – пожал он плечами. – И воздавая тебе честь, великий, я не лишаюсь ни толики своей. В конце концов, я ведь тоже жду подчинения от таких как, скажем, Геспий. Подразумевая, что он с должным уважением относится к моим опытности и званию. Низкопоклонствовать он, понятно, не обязан, но эти требования с него никак не снимаются.

Кир моргнул, увидев, как голова второго грека чуть заметно качнулась, выражая несогласие со сказанным.

– Дивлюсь я на вас, эллинов, – ухмыльнулся царевич. – Вы как будто всё вначале подвергаете проверке мыслью. А вы можете просто действовать, безо всех этих предварительных головоломок?

– Вообще я подвизался сражаться с писидийцами, великий, – развел руками Ксенофонт. – Представлял себе службу как боевое товарищество, испытание мужества. Хотел опробовать себя. А вместо этого я здесь месяц за месяцем кого-то натаскиваю, а кто-то натаскивает меня. И невольно рождается вопрос: хорошо ли я изначально свое решение продумал?

Строптивый нрав этого эллина вкупе с мрачноватым юмором, различимым в его насмешливом тоне, забавлял.

– Полагаю, Ксенофонт, с таким нравом заводить друзей у тебя получается не очень, – предположил Кир.

Грек выпятил подбородок, выказывая свое упрямство. Своей приподнятой головой он словно бросал Киру вызов. Царевич рассмеялся, примирительно воздев руки:

– Не обижайся. Я лишь пытаюсь понять. В городах моего отца… – Кир замялся, а на его лице мелькнула тень. – В городах моего брата всяк точно знает свое место. От своей родни и родословной, из опыта продвижения по службе, от соратников и из связей – но это место до последней крупицы известно на чаше весов, где стоит тот или иной человек. Мы не тратим свою жизнь на неопределенность, на скитания в поиске неосуществленных возможностей. Это не игра в кости. Человек заранее знает, каким образом выстелиться ниц перед своим господином и как, в свою очередь, требовать подчинения от тех, кто сам находится ступенькой ниже.

– Это звучит… успокоительно, – сказал Ксенофонт. Честность заставила его продолжить: – Хотя, по правде говоря, мне думается…

Он неуверенно смолк.

– Продолжай, – взмахнул рукой Кир. – Пока ты у меня на службе, заверяю – ничто из тобою сказанного не будет истолковываться мной как обида. Я желаю слышать только правду.

Ксенофонт слабо улыбнулся. Сын царя Персии, привлекший на обучение в Сарды людей с доброй половины ойкумены, ему определенно нравился.

– Великий, когда ты описываешь уложение, разделяющее подданных на хозяев и слуг, я им восторгаюсь, потому что сам тотчас представляю себя хозяином. А хозяину, безусловно, нравится система, направленная ему во благо. Но если бы я зрил себя кем-то, принуждаемым к рабскому труду под полуденным зноем, или, скажем, видел над собой человека, в моих глазах недостойного… я бы, наверное, вознегодовал. Если я преклоняю пред тобой колена, то это потому, что я воздаю честь традиции и потому, что, по моему убеждению, человек должен знать свое место в жизни. Тем не менее ты проявил ко мне доброту. Если б ты насмехался или оскорблял меня, сгибать колени меня бы тянуло куда меньше. Впрочем, что бы там ни было, великий, я свободный эллин и афинянин. Я присягнул служить тебе и принял в уплату твое серебро. Моя клятва держит меня, но, и представ перед богами, я все равно скажу, что этот выбор сделал я сам.

Кир усмехнулся, позабавленный серьезностью молодого человека, который поберегся вступать в сколь-либо ожесточенный спор. Царевич не чувствовал в себе встречного гнева – это было все равно что злиться на щенка, играючи тяпающего тебя за пальцы. Вызов без истовой грызни, от которого нет ущерба или вреда. Хотя похоже, что, живя в свою бытность среди греков, он изучил их недостаточно.

Вместо того чтобы спорить, Кир провел ладонью по ноге большущего нехолощеного жеребца, на котором ехал Ксенофонт.