Сокол Спарты

Клеарху подумалось о своей жене и сыновьях. Вряд ли это можно было назвать браком по любви – во всяком случае, на первых порах, хотя к своей Каландре он испытывал нежную привязанность. От всех спартанцев, решивших пойти по стезе наемничества, требовалось вначале завести детей – единственно разумный расклад, учитывая превратности воинского ремесла. Клеарх мучительно вздохнул. За годы своего солдатства любовь он знавал всего раз или два. Все это нынче казалось не таким уж и значимым, как когда-то. Тем не менее в памяти оно еще жило, а потому сердце ему щипнула тихая зависть к этой молодой паре. Пусть даже глаза их светились печалью и утратой.

* * *

Кир возвратился в сопровождении полудюжины повозок и того же колесничего, что и накануне. Клеарх, Проксен и Оронт буквально взапуски кинулись смотреть содержимое сундуков. Все втроем они запускали руки в груды монет, упиваясь звонким шелестом золота и серебра и облегченно смеясь. Этих запасов было вполне достаточно. Из всех троих только перс Оронт, возможно, не знал конечной цели похода, но глупцом он отнюдь не был. Он прекрасно понимал: случилось что-то важное, и явно не в пользу царевича, который вдруг лишился услуг всей сети ростовщиков. Между тем монеты означали все: пропитание, снабжение оружием и доспехами, а еще месяцы ратного труда в поле, о которых при отсутствии оплаты не было бы и речи. Монеты означали саму войну: посредством их была запущена в действие огромная сила, собранная Киром.

Для Клеарха и Проксена эти сундуки были шансом возвести царевича на престол. Изрядная часть тех монет должна была перепасть менялам персидских городов вдоль Царской дороги. Далее по их долговым распискам, переданным на запад через посыльных, этим средствам предстояло перекочевать через границы персидской державы к греческим трапезитам[33].

Сила этих денег оберегала безопасность и силу Спарты, позволяла Афинам строить корабли, писать пьесы и спорить на агоре. Какими бы благородными ни были идеалы, реальность всегда покупалась золотом и серебром.

Спустя два дня, с выходом огромной колонны из города, Кир заметно помрачнел. Войско направлялось прочь от границы с Киликией, идя на восток. Царевич часами сидел верхом, наблюдая за движением текущих мимо рядов с безучастностью валуна, который не в силах с собой увлечь людской поток. Люди шли, горделиво выпрямив спины, на загляденье полководцу и самим себе, но взгляд Кира был далеко, а мысли по-прежнему в объятиях женщины, которая даровала ему всего одну ночь. Этого было недостаточно. По ее просьбе Кир легко бы двинул на ее спасение все свое войско; без колебаний выставил бы на копье голову ее мужа поверх его собственных стен. Но Эпиакса не попросила. Видимо, она слишком любила своих сыновей, а с ними и мужчину, с которым связала себя узами супружества. Сердце женщины непостижимо в своей сложности. Она подарила ему ночь, но оставила гложущее ощущение недовершенности.

– Я еще вернусь сюда, к тебе, – вполголоса сам себе пообещал он. – Как только выполню свое обещание.

За следующие три дня войско Кира прошло полтора десятка парасангов. Идти было легко, а дни стояли безоблачные; тем не менее Клеарх настоял на том, чтобы при подходе к любой реке все бочки и фляги наполнялись водой. На эту процедуру всякий раз уходила изрядная часть дня, но только так можно было бороться с неотступной летней жарой; к тому же солдаты, потея, в дороге то и дело пили. При остановках на каждом городском базаре Кир закупал соль. Пот на людях засыхал беловатым налетом, и опытным было ведомо, что без соли тело ослабнет, а в голове начнет плыть так, что идти невмоготу.

Иметь при себе сундуки, ссуженные Эпиаксой, было большим облегчением.

Кир даже не спросил, как ее муж отнесется к тому, что она выгребет из казны уйму денег и отдаст их своему стародавнему ухажеру. Мысленно Кир внушал себе, что все долги вернет после того, как встретится со своим венценосным братом и поквитается с ним. Так что справедливость свершится после мести.

Держась на коне рядом с Клеархом и Проксеном или Оронтом и Ариеем, оказывая им честь по очереди, он клонился головой всякий раз, когда улавливал аромат жасмина, словно бы Эпиакса ехала с ним рядом. До остановки в Киликии она была приглушенной, полузабытой тоской. Теперь же, хотя и оставленная далеко позади, она воскресала в его воспоминаниях, делая боль, что крепко бродила в нем, все острее и несносней.

* * *