Сокровища Замка Тамплиеров

Но разговора не получилось. Он начал беззастенчиво приставать к Ламии и даже положил свою короткопалую мясистую руку на ее полуобнаженное бедро. В любое другое время Ламия просто дала бы ему пощечину или воткнула пилочку для ногтей в руку. Но сейчас она была раздражена, а наглые приставания жирного, уродливого и уже немолодого коротышки, каким ей показался водитель грузовика, просто взбесили ее. Недолго думая, Ламия повернула голову, придвинулась ближе и впилась своими острыми зубками в шею мужчины. Шея была жирная и дурно пахла потом, ее чуть не стошнило. Но она не разжимала челюсти до тех пор, пока грузовик, вильнув, не съехал с шоссе и не остановился между деревьями, едва не врезавшись в одно из них. Ламия взглянула на водителя – он был мертв. Она прокусила ему яремную вену. Но умер он не от потери крови, а от разрыва сердца, вызванного страхом и болью. След от укуса был почти незаметен на его морщинистой, в складках, шее. Ламия понадеялась, что его никто не заметит, и смерть водителя сочтут естественной. И уж точно никак не свяжут с ней.

Она вышла из кабины грузовика и продолжила свой путь в замок, только уже шла не по шоссе, а рощей, напрямик. Так было короче и безопаснее, как она уже поняла. Ламия ни о чем не жалела, но настроение было безнадежно испорчено, и она уже ничего не насвистывала.

Ламия дошла до замка, никого не встретив. Казалось, даже лесные зверьки и птицы обходили и облетали ее стороной. Обитатели замка еще спали. Стальная решетка, раньше всегда преграждавшая вход под аркой между двумя башнями, была поднята. Поразившись такой беспечности, Ламия, никем не замеченная, проникла во внутренний двор замка. Услышав чьи-то отдаленные голоса, приникла к каменной стене и почти слилась с ее шероховатой поверхностью. Голоса смолкли, и она, приоткрыв обитую крупными гвоздями тяжелую деревянную дверь, оказалась внутри башни. Спустилась по винтовой лестнице в подвал, куда, как она знала, редко кто заходил. В прежние, еще рыцарские, времена одно из подвальных помещений хозяин замка приспособил для пытки своих врагов, захваченных в плен. Времена эти давно прошли, а страх и предубеждение остались. В подвале было темно, но это не смущало Ламию, потому что она прекрасно видела в темноте, словно кошка. Она попыталась отыскать ту самую комнату для пыток, которую ей однажды показал Анжело Месси, полушутливо пригрозив, что если она будет плохо себя вести, то окажется в ней уже не как гостья и испробует на себе дыбу или «испанского осла». Ламия не забыла, как он со смехом живописал жуткие подробности пытки, упиваясь ее неподдельным страхом. Она знала, что Анжело Месси был способен на любые зверства.

– Тебя, моя милая, разденут догола и посадят сверху на бревно, которое своим острым углом врежется тебе… сама понимаешь, куда, – говорил он, плотоядно усмехаясь, как будто воспоминания пробуждали в нем грубую чувственность. – А чтобы боль была невыносимой, к твоим очаровательным ножкам привяжут каменные жернова. Поверь, женщины, оседлавшие этого осла, кричат так, что кровь стынет в жилах даже у их палача!

Но это было давно, и сейчас найти эту комнату Ламия не смогла. Возможно, новая хозяйка замка избавилась от орудий пыток, превратив помещение в какую-нибудь заурядную кладовку для хранения всякого хлама. С презрением подумав об этом, Ламии продолжила поиски, потому что ей надо было где-то затаиться на время. И вскоре она нашла другую комнату, где было много сваленных в углу книг, но, главное, удобная, пусть и немного жестковатая, скамейка. Она хотела выспаться после бессонной ночи, набраться сил для того, что ей предстояло. Ламия прилегла на скамью, поджав ноги. Было не очень удобно, но терпимо. И она вскоре заснула.

Спала Ламия беспокойно. Ей снилось, как мрачные тени привязывают ее за руки и ноги к деревянной раме и начинают тянуть в противоположные стороны. Боль от разрываемых хрящевых тканей усугубляли прикрепленные на раму шипы, смазанные солью, которая попадала в кровоточащие раны, растравляя их. Это была поистине изуверская пытка, придуманная больным извращенным воображением. Но очень действенная. Ламия готова была признаться во всем – во взрыве самолета, убийствах, шантаже, даже в том, чего она никогда не совершала. Но когда она открывала рот, из него не раздавалось ни звука. И палач, не слыша ее, продолжал пытку, сильнее растягивая ее конечности.

Чувствуя, как болезненно с жутким хрустом отрывается от плеча ее рука, Ламия проснулась.