Сокровище альбигойцев

Постепенно вокруг меня образовалась пустота. И тогда глаза мои встретились с глазами Эсклармонды. Она смотрела на меня. Смотрела на человека, убившего Пьера де Кастельно. Разумеется, она не признала в нем дикаря, который некогда подхватил ее на руки и унес. Ее взгляд пронизывал меня словно стальной клинок, более острый, чем копье, которым я нанес удар легату. И внезапно я прочел в нем, прочел как в книге, где ожили нарисованные картинки. Я увидел ее ужас от моего поступка, ощутил ее отвращение к моей грубой и кровожадной душе. Она отвернулась и исчезла через ту же дверь, откуда появилась.

Я попытался отыскать вокруг себя хотя бы одно доброжелательное лицо. Но молодой человек, до сих пор державшийся рядом, резко отошел в сторону. Люди отворачивались от меня. Чувство, принятое мною за восхищение, оказалось любопытством, смешанным с презрением. Только старый Роэкс, чью спину я видел, разводил руками и, казалось, все еще защищал меня.

— Нам очень нужны такие люди! Даже если они вызывают презрение, ибо это не главное!

Я направился к двери и столкнулся лицом к лицу с Сухой костью. И ощутил себя униженным, понимая, сколь дорого было бы мне приветливое слово, сказанное Эсклармондой. Лицо девицы сияло от восторга; она так высоко задирала лоб, словно на него положили Святые Дары и она боялась, как бы они не упали.

Кажется, колет мой зацепился за ее платье. Протянув руку, я подался в ее сторону, чтобы отцепить колет. Раздался дикий вопль, девица рванулась прочь и, словно боясь замараться, подхватила обеими руками подол.

Ее истеричный крик пригвоздил окружающих к полу. Увидев меня возле девицы, многие подумали, что вопль свидетельствовал о какой-либо выходке с моей стороны, о грубой шутке. До меня донеслись возмущенные возгласы. Некто высокого роста, с виду похожий на рыцаря, во весь голос заявил, что, если меня следует наказать, пусть только скажут, а он уж позаботится об остальном, и, отодвинув всех, кто стоял перед ним, он двинулся на меня.

Я шагнул вперед, соразмеряя, как лучше вцепиться ему в глотку, а затем повалить его. Невыносимое страдание переполняло меня, и я надеялся от него избавиться, дав волю своей ярости.

И тут неведомая сила живым комком рыданий зашевелилась в моей груди, поднялась, опустилась и снова устремилась вверх. Значит, я оказался в стане злых! Словно ветхое платье, самолюбие мое разодралось пополам, и мне показалось, что я гол, гол и жалок, как первое творение мирозданья, узревшее первый закат солнца в отягощенном сумраками мире. Я упал на колени и воскликнул:

— Прошу всех простить меня. Я сотворил зло, я умею делать только зло и не понимаю, что такое добро. Вы это знаете — просветите меня! Не оставляйте меня блуждать в потемках. О братья мои, протяните мне руку помощи!

И, не обращая внимания на пыль, взвихренную по дороге платьем Эсклармонды, я прижался лбом к плитам, по которым ступала ее нога…

Глубокой ночью сержант городской стражи, держа в руках пику с прицепленным к кончику фонарем, подошел ко мне и грубо спросил, зачем я тут стою, уставившись в воды Гаронны.

Я бы мог ответить ему, что я слуга графа Тулузского, сын известного строителя Рокмора, а потому лучше ему оставить меня в покое и идти своей дорогой. Но я вежливо сказал, что после встречи с добрыми и чистыми людьми я не смогу успокоиться, пока не постигну истинную природу Святого Духа.

II

Граф Раймон вернулся в Тулузу, и я был первым, кого он пожелал увидеть. Он принял меня в Нарбоннском замке, в Орлиной башне, окна которой смотрели на север. Он был в воинском облачении, и когда я опустился перед ним на одно колено, он обхватил мои руки своими мягкими и влажными ладонями и долго не отпускал, пристально глядя на меня своими вечно слезящимися глазками. Так мы простояли несколько минут, а затем в полнейшей тишине прозвучали слова, которых произносить не следовало.

Я заметил, как граф, расхаживая взад и вперед, старался придать себе воинственный вид, сделать поступь уверенной и энергичной.

— Знаешь, как Папа Иннокентий встретил известие о гибели своего легата? Более четверти часа он сидел, задумавшись, а затем воззвал к святому Иакову Компостельскому. А знаешь, что внушил ему святой Иаков? Он велел ему начать крестовый поход против Юга, против меня, внука Раймона де Сен-Жиля, отличившегося при взятии Иерусалима! Только пусть помнит, что его крестоносцы рассеются словно пыль, натолкнувшись на стену из камня и железа, которую я возведу у них на пути. Мой племянник Тренкавель не сдержал радости при одной только мысли о возможности сразиться с рыцарями Севера, он уже призвал пятьсот арагонских рутьеров, оплатив их из собственной казны. А что касается меня…