Сокровищница потерь

– Ты главное, помни, зайчик мой, что это все из-за нее. Не из-за тебя, понятно? Из-за Вадьки еще, папки твоего мягкотелого… Только не из-за вас-то с Иришкой… Ты понял меня, внучок? Понял, хороший? Просто мать у тебя дурная… Бросила тебя, не подумала…

– Ты все врешь! – я кувыркнулся через голову и оказался на полу. – Дура старая! – бабушка шаталась и мельтешила перед глазами. – Мама меня не бросила! Не бросила!

Пришлось пихнуть дядю Толю, который воткнулся в дверной проем, как пробка, чтобы прорваться в коридор. Я сунул ноги в галоши, перелез через дыру в заборе и кинулся бежать.

Куда подальше. Но лучше – в лес.

7

Остатки листьев свисали с веток обрывками половых тряпок. Под ногами шелестело, шуршало и беспокоилось – словно сотни змей попрятались на зиму, и теперь, спросонья, очень злились и пытались цапнуть меня за ноги.

Я бежал и бежал, оскальзывался на кочках, стирал со лба капли, падающие откуда-то сверху, и почти не замечал, как вокруг становится темно и холодно. Когда глаза очень сильно защипало, и что-то в груди распухло и хотело выбраться наружу, я остановился. Не слышно было дядю Толю, город и даже поезда. Только дыхание леса. Он ухал, как большая сова и шипел, как рассерженный кот, а потом вдруг вскрикнул падающей девчонкой и успокоился.

Хоть пиво и время сделали из тела дяди Толи что-то расплывчатое и вечно болящее, бегал он довольно быстро. Из-за этого-то я и очень удивился, что он меня не догнал. Теперь главное свернуть с тропы налево, туда, где раньше пряталось больше всего черники. А оттуда – через две сосны, сросшиеся корнями, прямо к нашей с дедом секретной поляне. Там мы могли сидеть часами и ничего, совершенно ничего не делать. Даже не говорить, ничего не рассматривать и не думать. Просто быть вместе, дышать лесом и узнавать что-то важное про себя.

С тропы-то я сошел, но черничника так и не увидел – к поздней осени все пожухло, скукожилось, стало одноцветно-ржавым. Я просто побрел вперед, таща через корни и кочки свои облепленные землей галоши. Нужно было, наверное, еще прихватить шапку, но я так разозлился, что ни о чем думать не мог. Теперь уши страшно щипало, а короткий ершик волос пропускал любое касание ветра.

Небо цвета папиных глаз – тыщу раз разведенной водой черной акварели – приземлившимся парашютом опускалось на деревья. Им тоже стало холодно. Они поежились.

– Деда? – остановился я и тихо позвал.

Тогда, позапрошлым летом, мне не дали его поискать. Все твердили, что я маленький, что пропаду, потеряюсь. Сначала бабушка чуть ли не за руку таскала за собой, чтобы я не сбежал, а потом папа сразу увез меня в город и вернул вот только сейчас. Все это время я был твердо уверен, что найду деда, как только окажусь в лесу. Что он почувствует меня и сразу найдется. Выйдет, помашет рукой, скажет: «Ну, что, Женёк, дед твой опять дел натворил?» и мы вместе пойдем выпрашивать прощения у бабушки.

Но теперь я видел, как темнота щупальцами охватывает стволы, слышал, как поскрипывают перед сном ветви, и осознавал, что деда рядом нет, и больше не будет.

Я сел под дерево и уткнулся носом в колени. Ноги между галошами и брюками щипало от холода, из носа текли жидкие слезосопли – никак не мог перестать реветь. Мама умерла – это было совершенно ясно. Бросить она меня не могла, а Ирку увезла, может, к тете Маше, своей подружке. Ирка слабая и болтливая, она бы мне точно все рассказала, и я бы расстроился. А так мама хотела меня сберечь, не хотела сделать мне больно.

Я поморгал темноте и снова позвал:

– Деда? А отпусти маму, ладно? Пусть вернется.

Ветер тряхнул сосну, под которой я сидел, и она загудела. Может, это деда пытается мне что-то сказать? Наверное, ругается, что я бабушку обидел. Ну а зачем она врет? Я что, совсем маленький? Не могу уже и правду услышать?.. Но бабушку так обзывать было нельзя. На голову мне посыпались иголки, и я хныкнул:

– Ладно, деда, я извинюсь. Не ругайся. Сам понял, что дурак.

Сначала меня трясло от холода, а потом стало сонно и хорошо. Слезы перестали, сопли засохли. Я свернулся у корней и уснул.

Проснулся от того, что кто-то шершавой губкой тер мне нос. Сквозь ресницы я увидел мордашку, похожу на кошачью.

– Брысь! – шикнул я и сел.

Лиса – острые зубки, уши торчат в стороны, глаза желтые и страшные – зашипела и убежала прочь. Лес снова ухал, шевелился, и как будто бы что-то праздновал. Я был весь мокрый, хвойный, заспанный. Черепичный язык прочесал по небу и все там поцарапал. Мне очень-очень хотелось пить. А еще есть и в туалет. Я отошел в сторону и отлил: не буду же я гадить там, где сплю.

А потом пошел дальше через ватно-белый туман к нашей с дедом поляне. Я просто хотел ее проверить. Может быть, деда там что-то оставил для меня, ну или для бабушки.