Сокрушитель

— А я просила? — Голос Клавки стал несколько визглив. — Я когда-нибудь кого-нибудь о чем-нибудь просила? Унижалась я когда-нибудь перед кем-нибудь?

Каждое «нибудь» падало подобно удару молотка, с каждым разом все более приобретая какой-то неуловимо матерный призвук.

«Ментовки» терпеливо ждали конца разговора. Потом одна из них двинулась к зрителям и сильно обоих встревожила, чтобы не сказать всполошила. Тот, что в пончо, кинулся к ближайшей глыбе, прыгнул на нее животом и, отбрыкивая воздух толстыми босыми пятками, вполз на покатую верхушку. Владелец спецовки, не торопясь, но и не мешкая, отступил с оглядкой к стене, поближе к теневому овалу. Затеплившаяся было у Ромки надежда, что эти симпатичные подвыпившие дядечки ему помогут, рухнула. Они явно и сами побаивались глянцевых тварей.

— Да трезвый я, трезвый, начальник, — глумливо обратился с глыбы присевший на корточки толстяк, в то время как «мусорка» закладывала ленивый акулий вираж вокруг камушка. — Чего принюхиваешься?

— Ни стыда, ни совести! — сказала как печать оттиснула стриженая Клавка. — Тьфу!

И двинулась к дальней молочно-белой громадине.

— Ломай! — приказала она.

— А? — тупо отозвался Ромка.

— Ломай-ломай! Нанес ущерб — так возмещай теперь! А ты как думал? Церемониться с тобой будут?

Ромка все еще не верил своим алым оттопыренным ушам.

— Как это — ломай?

— А как хочешь!

Происходящее сильно напоминало провокацию. Ромка оглянулся и вздрогнул. В нескольких шагах от него стояла неизвестно откуда взявшаяся девушка с надменным скучающим лицом. Сверкающий, как фольга, балахончик, хитрого плетения поясок… Одна из «ментовок» сунулась было незнакомке под ноги, но та отогнала ее ленивым движением руки.

— Ну ты, Клавка, зверь, — покручивая головой, заметил мудрый и морщинистый, по-прежнему держась на безопасном расстоянии. — Как он тебе ее сломает? Она уж тут неделю стоит, никто за нее не берется! Ты совесть-то хоть имей…

— Совесть?.. — вскинулась Клавка, и тут словно ручку громкости увернули. Некая соблазнительная выпуклость на молочно-белой глыбе приковала внимание Ромки. То есть настолько соблазнительная, что так бы по ней и тюкнул. Зеркальная кувалдочка в руке сразу отяжелела, и Ромка, не в силах отвести глаз от заветного бугорка, сглотнул. Где-то далеко-далеко, на пределе слышимости, продолжали ругаться насчет совести.

— …меня, что ли, мучит?

— А нет ее у тебя — вот и не мучит!

— Так тебя ж, сама говоришь, тоже не мучит. Значит, и у тебя нету…

Толстяк слезал с глыбы. «Ментовки» откровенно скучали: две кружили неподалеку, что-то вынюхивая, третья и вовсе куда-то уехала.

— …и к хозяевам не подлизываюсь! Не то что некоторые!

— Эх ты! Сказанула — к хозяевам! К ним, пожалуй, подлижешься!

Наконец, не устояв перед соблазном, Ромка размахнулся и ударил. Несильно, но точно и хлестко, как на бильярде. Глыба загудела, задрожала. Все умолкли и обернулись удивленно.

Гуденье, угасая, как бы обежало глыбу изнутри, потом словно споткнулось обо что-то — и такое впечатление, что неподалеку ударила молния. Сухой, двукратный взрывающий перепонки треск. Ромка еле успел отскочить. Добрая треть глыбы, съехав, тяжко грянулась об пол и, устрашающе рявкнув, разлетелась вдребезги.

— Н-ни хрена с-се… — начал было потрясение толстяк, берясь за ушибленное дальнобойным обломком колено.

Ромка не слушал. Из наклонного мутно-стеклистого скола, как желток из разломленного крутого яйца, выглядывала, круглясь, еще более соблазнительная выпуклость. Ромка шагнул, занес кувалдочку — и зрители шарахнулись. Это его отрезвило маленько — запросто ведь могло побить обломками!

Ударил и отскочил. И пошла цепная реакция. Глыба стонала, лопаясь, трещина порождала трещину, грохот стоял такой, словно рвались ящики с динамитом.

Наконец канонада смолкла, и малость оглохший Ромка попятился, глядя на дело рук своих. Поле боя и впрямь выглядело устрашающе. Как после артобстрела. Испуганно взглянул на зрителей. Мудрый морщинистый владелец комбинезона с уважением цокал языком. Лицо Клавки обрюзгло от горя. Злобно таращился толстяк. Девушка смотрела изумленно и восторженно. Откуда-то набежала целая стайка глазастых пушистых зверьков и тоже уставилась на груды обломков.

Все, похоже, ждали заключительного аккорда.

Осторожно ступая среди острых разнокалиберных осколков, Ромка приблизился к пирамидальной кривой кочерыжке, оставшейся от огромной глыбы, и расколотил ее тремя ударами.

— Вот… — как бы оправдываясь, сказал он всем сразу.

Толстяк прокашлялся.

— Да, может, она только с виду такая была… — сказал он, то с ненавистью глядя на Ромку, то с надеждой — на девушку. — Посмотрим еще, что кормушки решат…

Под кормушками он, надо полагать, имел в виду «мусорки».

А те уже вовсю подъедали обломки. Зрители, изнывая от нетерпения, ждали, когда они покончат с последним завалом. Покончили. Съехались рыло к рылу, и такое впечатление, что коротко посовещались. И наконец на стеклистое покрытие посыпались разноцветные капсулы. Их было очень-очень много.

— Ну, я не знаю! — плачуще проговорил толстяк в пончо. — Трудишься-трудишься, долбаешь-долбаешь…