Соль этого лета

Наклоняюсь, поднимаю. Кручу его в пальцах. Протягиваю ей на ладони.

Поджав губы забирает, швыряет в ведро.

— Сейчас… — смущённо.

Протерев перчатки, заново набирает лекарство в новый.

Ампула выскальзывает из пальцев, разбивается.

— Черт! — швыряет всё опять в ведро.

Закрывает ладонями лицо.

— Да не трудись. Не надо мне твоих лекарств. Идеальному поставь. А я косячу, да!

Выхожу, в сердцах бахая дверью.

Переворачивает изнутри так, что кажется, разнесу всë сейчас к херам!

— Сигарету дайте.

Яша протягивает пачку.

Хрен я к ней больше подойду! Сдохну, но не подойду!

Глава 39. Больно

Ноги ведут меня снова к кабинету. А зачем? Я обещал себе, что не подойду, даже если сдыхать буду!

От этого решения так больно, хоть вой!

Зачем ты так?

Ну ты же не такая… Ты не жестокая!

Что с тобой стало?!

Сажусь на лавочку возле кабинета. Смотрю в стену. Нет, говорить с ней я больше не хочу. Вообще ничего не хочу. Но уйти не могу. Не могу и всë.

Один из наших проходит мимо меня. Стучит. Открывает Люба.

— А Алёна Максимовна здесь?

Я слышу, как она тихо плачет, рвано вздыхая и шмыгая носом.

— Я вместо неё, чего хотел? — по боевому встаёт Люба, не пуская в кабинет.

— А я на уколы не успел.

— Вечером приходи.

Закрывает перед его носом дверь.

Ну почему она плачет?! — горит у меня внутри. Почему?!

Сердце рвётся туда к ней, выяснить — почему. И плевало оно на слово данное самому себе, что не подойду ни за что. Ну потому что… Плачет же! Как это вынести?

Свою боль можно пережить, но когда ей плохо, все обещания горят синим пламенем.

Встаю, прислоняюсь лбом к двери. Кладу ладонь…

Люба меня, конечно, не пустит.

Сжимаю кулак. Решительно стучу.

— Ну что? — выходит она рассерженно за дверь, прикрывая за собой.

Смотрю ей в глаза.

— Ты мне глазки не строй свои грустные! — зло. — Я тебе не Аленка. Вот иди теперь туда, куда бегал! Там глазки строй.

— Что?!

— Чего хотел, спрашиваю?

— В первом корпусе ЧП, просили тебя или Алену Максимовну, — играя желваками нагло вру я.

— А что случилось?!

— Не знаю!

Как только Люба убегает, захожу внутрь. Оглядываю кабинет. Алёна за ширмой.

С ногами сидит на кушетке, прижав к лицу мокрое полотенце. Плечи вздрагивают.

— Ну и чего ты рыдаешь? — цежу я.

— Выйди, — задерживая дыхание.

Отбираю полотенце. Ловлю в ладони её лицо, задирая выше.

— Я спросил почему?

Меня выбивает из и так сомнительного равновесия еë заплаканное лицо.

— Не трогай меня! — получаю по рукам.

Внезапно поддаюсь её истерике, сплетая тоже в неадекват.

Оскаливаюсь, ловя её руку. Уворачиваюсь от пощёчины.

Да, блять! Буду я тебя трогать!

Ставлю колено на кушетку, раздвигая её бедра, руки отвожу за спину.

— Не трогай!

Вырываясь, впивается в плечо.

— Ммм… — замираю, вжимаясь лицом ей в изгиб шеи. — Нравится делать мне больно, да??

Отпускает.

Мы тяжело дышим.

Внутри всë дрожит от того что она в моих руках… Нет, не так! От того, что она, наверное, последний раз в моих руках. Мне пиздец как больно, на разрыв просто!

Эмоции срывают башню, губы самовольно скользят по её солёному лицу.

— Нет! Нет… Хватит… — начинает плакать опять.

— Ты говорила «люблю», отвечай за свои слова! — рявкаю я ей в лицо.

Держу за скулы, не позволяя вырваться.

— В глаза мне смотри!

И мы зависаем, не моргая.

Почему мы ссоримся? В моей голове белый шум. Я ничего не могу вспомнить.

Я так люблю тебя! Зачем ты меня отталкиваешь?

Закрываю глаза, в порыве эмоций прижимаюсь с нежностью к её губам. Терплю от неё укусы. Отстраняюсь.

— Не любишь, — констатирую я с горечью. — А я бы тебе больно никогда не сделал. Даже, если бы злился. Потому что люблю…

Застыв, расфокусированно смотрит вперёд, сквозь меня.

— Ладно. Я понял.

Выдыхаю, сглатывая ком в горле.

Ухожу. И с каждым шагом от неë, мне всë херовее, херовее и херовее…

В груди горит, словно кислоты хлебнул.

И хочется сделать больно себе, чтобы это выплеснуть поскорее.

Но это же не поможет…

Брожу потерянно по базе. В комнату не хочу. Там пацаны…

Прохожу мимо батутов. Там девочки. Улыбаются. А я бы может и хотел им ответить, если я Алёне нахер не нужен. Но не могу. Я принадлежу ей. И всех этих девочек не существует.

— Чего, Маратик, грустный? — ухмыляется Катя, ритмично подпрыгивая ближе ко мне, — не любят тебя?

Скачет на краю батута.

— А тебя?..

Ухмылка на лице Кати превращается в оскал.

— А мне не принципиально, чтобы любили!

Теряет контроль над траекторией прыжка. Нога попадает в дырку на полотне, которое покрывает пружины. Проваливается между ними, цепляется…

Оо, фак!

Морщась, дергаюсь, словно словив её ощущения.

С воплем, выворачивая щиколотку, летит на бок. Сбивает девочку на соседнем полотне.

Хмуро смотрю, как Катя, постанывая, осторожно вытаскивает ногу. И вроде жалко, девчонка же, но… Отворачиваюсь, ухожу. Джентельмен во мне сегодня в коме.

Глава 40. Фальсификация

Люба с подозрением смотрит в мою сторону.

Моя истерика внезапно вырубилась и превратилась в тихую кому, звон в ушах и вкус крови Тарханова. Солёный.

«А я бы тебе больно не сделал…».

И глаза его бездонные и болючие, мои любимые глаза.

И мне тоже хочется из него вытрясти, кто его обидел и почему в них столько надрыва.