Соль под кожей. Том второй (СИ)

— Чувак, в смысле? Ну, если тебе не очень приятно греть жопой места моих порнографических подвигов, ты можешь попросить заменить диван. Ты же, я слышал, крутой? Натрави на них комиссию по этике и морали… ну или там. Налоговую на худой конец, пусть по каплям отмеряют количество проданного алкоголя и подобьют дебит с кредитом. Подключи фантазию!

— Может, прекратишь уже валять дурака?

— А зачем?

Чтобы довести его еще больше, нарочно вальяжно разваливаюсь на диване, закидываю обе руки на спинку делаю вид, что отлично провожу время и всем доволен.

— А знаешь, — снова спотыкаюсь об его сухого и горбатого, как сгоревшая спичка, помощника, — если твоя подружка мне отсосет — я сам тебе подарю новый диван! И даже оплачу на нем пожизненное нетронутое никем место для твоей задницы!

Снова замечаю, как у этого придурка очень характерно подергивается нижнее веко. Константин слегка ведет головой, поворачиваясь так, чтобы ухудшить мой угол обзора. Но поздно — я уже все увидел. Обожаю нервный тик — его, в отличие от широкого спектра эмоций, невозможно скрыть ни за какими масками.

— Много наслышан о твоей… специфической манере общения, — уже не так спокойно, отвечает Угорич. — Но рассчитывал, что с учетом всех обстоятельств, у нас получится нормальный диалог.

— А какие такие у нас с тобой есть «обстоятельства»? То, что ты пытался натравить на меня своих шавок, чтобы расчистить дорогу наверх? У меня плохие новости, Костян — ты мало, очень мало им платишь. В следующий раз, когда будешь покупать какую-то бюджетную «целку», будь щедрее. И тогда, может быть, ее не перекупят богомерзкие конкуренты.

— Все в этой жизни покупаются и продаются. Даже ты.

— Ага.

Не вижу смысла вести дискуссии на эту тему. Тем более с уродом, который точно не собирался заключать со мной честную сделку. В свое время я видел многих уверенных в собственной неподкупности. Но как выяснилось — это, всего навсего, был вопрос спроса и предложения. Я никогда не исключал возможность того, что однажды кто-то захочет купить и меня, и предложит такие условия, от которых у меня просто не хватит совести отказаться. Но если такое и случится, это точно будет не Угорич и его занюханная дилетантская конторка.

— Дмитрий, а теперь давай серьезно. — Он, как будто смекнув крайне неудачный для него расклад разговора, пытается его перечеркнуть, и переиграть с начала. — Мы деловые люди. Мы оба хотим не просто держаться на плаву, но и питаться лучшими сортами креветок, а не собирать и фильтровать мелкий криль, с которого так себе навар.

— У меня аллергия на креветки, Костян. — Подаюсь вперед, чтобы не упустить ни одной толики раздражения, которые буйным цветом распускаются по всей его роже. — И в отличие от тебя, я абсолютно доволен своим рационом.

— Но теперь мы оба охотимся в одних и тех же водах.

— Уверен?

Он пытается высмеять мой вопрос, но я опережаю — достаю телефон, набираю на нем одно единственное слово: «Погнали» и отправляю как сообщение. Первые пару минут ничего не происходит, и Угорич снова заводит волынку с идиотскими аллегориями про рыб.

— Ну куда ты так спешишь, родной? — Прижимаю палец к губам, призывая его заткнуться. — Давай насладимся этими чудесными минутами тишины. Возможно, очень скоро, это единственное, что у тебя останется.

— Договор. — Угорич щелкает пальцами и его «мамкина пуповина» оживает, делает шаг вперед, как палочник, когда опасность уже миновала и можно больше не маскироваться под сломанный сук.

Константин швыряет на стол между наим увесистую папку. Делает это нарочно пренебрежительно, жестом, который я называю «я сделала все, чтобы разойтись по-хорошему, но ты не оставил мне выбора».

— Тебе нужно только подписать, — продолжает смешно раздувать щеки. — Ты остаешься в совете директоров, сохраняешь двадцать процентов акций и право вето на ближайшие три года.

Ничего себе, какая «щедрость».

Типа, я должен уписаться от счастья, что после того, как у меня фактически, спиздят труд всей моей жизни, я смогу сидеть за большим столом и иногда протестовать против изменений в правила трудовой дисциплины?

У Константина звонит телефон. Он даже не смотрит на экран — просто морщится и сбрасывает вызов. Я снова занимаюсь удобное положение, и всем видом даю понять, что не собираюсь даже притрагиваться к туалетной бумаге, которую он самонадеянно выдает за «справедливую сделку».

— Лучше соглашайся, Дмитрий. Это максимум, который я пока еще готов предлагать. И то лишь потому, что наслышан о том, как ты ведешь дела. Без обид, но…

Его монолог — уверен, многократно отрепетированный для пущего эффекта — снова вторгается телефон. И на этот раз, когда Угорич снова пытается его игнорировать, перезвон случается еще до того, как он успевает спрятать аппарат во внутренний карман пиджака. Одновременно трезвонит и телефон «стручка», но он, в отличие от хозяина, отвечает и тут же меняется в лице. Наклоняется к Угоричу, что-то шепчет ему на ухо. Теперь они оба выглядят как стручки с фасолью — такие же длинные, смешные и идиотские.